Харбинский экспресс-2. Интервенция
Шрифт:
– Да уж, – пробормотал Павел Романович, – воистину, нету ему цены.
Но Софи не поняла, закивала головой:
– Да-да, его и этот, который взрослый, очень уважал. И ценил. Я немного по-ихнему понимаю. У меня брат в японском плену был, нахватался там слов, а потом и меня научил. А знаете, – вдруг без всякого перехода сказала Софи,– ведь они бы вас точно убили. Я потому говорю, что это для них не впервой. Они уже одного человека при мне жизни лишили. Даже двух!
– Кого это?
– Чиновника одного, молоденького. Мне велели его завлечь, а потом убили. А заодно и извозчика.
После этого признания Софи замолчала. Павел Романович тоже не знал, что сказать. Пауза затягивалась и делалась неприятной.
– Вы меня, должно, презираете, – вдруг сказала Софи.– Думаете – вот тварь продажная, мало того что телом торгует, так еще и в душегубстве повинна. Верно?
– Ничего такого я не думаю, – пробормотал Павел Романович. – И вообще, я тебе не судья.
– Это вы от благородства. А в душе-то, верно, так и считаете. Только знаете что? Ведь вы правы. Продажная, и в смертоубийстве замешана. Да только вины моей тут нет.
– Почему же? – удивился Павел Романович.
– Потому. Как, думаете, я к мадам попала? Рассказать? Так слушайте.
Дохтуров подумал, что услышит сейчас пошлую историю о совратителе и падшей невинности. Но вышло иначе.
– Я по своей воле к мадам заявилась, – рассказывала Софи.– Потому что нравилось мне это дело пуще всего на свете. В двенадцать годков впервые попробовала, и так полюбилось мне – страсть! Просто ни о чем и думать не могла поначалу. По мне, нету ничего в жизни сладостней. А тут еще и деньги платят. И вот что скажу: будут вас уверять кокотки, будто они с нужды или по принуждению желтый билет имеют, – не верьте. Вот нас у мадам всего девятнадцать. Так по принуждению – только Лилька-Итальянка (на самом деле никакая она не итальянка, а цыганка, ее отец совратил, у них это в заводе). Да еще фру Нобель. Но эта штучка скорей по расчету.
– Кто-кто?
– Ингрид Нобель. Она себя шведкой считает и очень через это гордится. Так и клиентам представляется. Мы-то ее Грушкой зовем. Только она из курляндских полячек будет, а в Швеции отродясь не бывала. Жадная – страх.
– Ее тоже отец совратил? – спросил Павел Романович.
– Никто ее не совращал. Она сама пошла к нам работать. Потому что ничего делать не умеет, а денег хочет, и много. На домик, понимаете, копит.
– То есть?..
– У себя, в Курляндии. Хочет там дом купить, с магазином. Тем и жить будет. Все копит, копит. Снега зимой не выпросишь.
– Далековато она забралась – на домик-то собирая.
– Она такая. Все ищет, где у публики денег побольше. В столице-то теперь с этим не очень. Так она сюда пробралась. И соберет на домик, не сомневайтесь!
– Я и не сомневаюсь, – сказал Павел Романович. – Я…
– Иди сюда, – сказала вдруг Софи.
– Послушай, нам с тобой лучше…
– Молчи, – перебила Софи.– Не говори ничего. Просто иди сюда…
Дохтуров искоса оглядел собравшихся. В комнате расположились двое мужчин – ротмистр с господином Соповым (оба негромко переговариваются и вид имеют самый довольный) – и Анна Николаевна Дроздова. Она демонстративно отвернулась к окну, да так и застыла. Причину этой холодности
Удивительно было, конечно, видеть их всех. Еще час назад Павел Романович был уверен, что спутники его далеко, в Цицикаре. А может, и где-то подальше. И вот теперь сидят они все вместе, в маленькой чужой комнатке – и комнатка эта кажется обжитой и даже уютной.
«Перед Анной Николаевной ужас как неудобно, – страдал Павел Романович. – Можно не сомневаться – все она поняла про Софи. Лучше и не объяснять ничего, только хуже получится. Что ж, значит – не судьба».
Да, неожиданно получилось.
А вышло так: в половине шестого утра раздался с улицы короткий свист. Павел Романович, который за последнее время наловчился спать вполуха, мигом проснулся, метнулся к окну. И увидел: стоит на противоположной стороне коляска с тремя-четырьмя седоками (из-за туману было нечетко видно), а внизу, прямо под окном – штаб-ротмистр красуется, Агранцев Владимир Петрович, собственной персоной. Свеж, будто огурчик. И знаки рукой подает – дескать, пожалуйте гостей встречать.
Вот так и свиделись.
– А что ж вы думали, доктор, – говорил потом ротмистр, – отделались от нас насовсем? Не-ет, голубчик. Как вы уехали, я весь покой потерял. Прямо места себе не находил. Все вспоминал ваш проект и думал – лекарь наш пропадет ни за грош. Непременно сгинет через свои романтические мечтания. В общем, переговорил на другой день с атаманом, тот и дал мне спецпаровоз, с вагончиком. Объявляю своим спутникам: так и так, дескать, возвращаюсь в Харбин, нашему доктору в помощь и охранение. И что ж вы думаете? Все как один изъявляют желание составить компанию! Каково!
– Н-да, в самом деле удивительно… – промямлил Павел Романович.
При этом Анна Николаевна окинула его мгновенным, но весьма выразительным взором.
– А после уж, как в Харбин прикатили, господин Сопов, стало быть, отличился, – продолжал ротмистр. – Пошептался он о чем-то с извозчиками на бирже, и – будьте любезны: адресок. Проживает-де наш доктор временно на съемном углу, совместно с каким-то чиновничком, отставной козы барабанщиком. Я засомневался, но решили проверить. И – вот он вы! Ах, ловок наш Клавдий Симеонович, ничего не скажешь. Будто и не купец вовсе, а полицейский ярыжка.
Агранцев засмеялся, очень довольный собственной шуткой.
Остальные молчали.
– Что вы об этом думаете? – отсмеявшись, спросил ротмистр.
«А то, что волновала вас с Соповым исключительно судьба панацеи, – хмуро подумал Павел Романович. – Вовсе не моя собственная».
Но вслух он этого не сказал, а обрисовал вкратце последние события: визит к мадам Дорис, знакомство с милиционером Сырцовым, попытка поступить на службу. А также беседу с пилотом Миллером. Ну и, конечно, одиссею с господином Грачом, чиновником для поручений, – а также ее печальное окончание.