Харикл. Арахнея
Шрифт:
— Торговки рыбами? — повторила Ледша презрительно. — А для чего пригодилась тебе моя Таус, это бедное дитя?
Он, как бы желая скорее избавиться от этого вопроса, быстро проговорил, указывая рукой на место перед окном:
— Здесь в жаркие дни сбрасывали молодые девушки свои сандалии и ходили по воде. Я увидал ноги твоей сестры; они были самые красивые, и Гула привела мне девушку в мастерскую. Ещё в Александрии начал я статую молодой девушки, держащей в руке ногу и вытаскивающей занозу; вот для неё-то мне была нужна твоя сестра.
— А когда очередь
— Тогда, — отвечал он, вновь подпадая под власть её необычайной красоты и придавая своему голосу дружеское, почти нежное выражение, — тогда вылеплю я по твоему образу прекрасное создание, достойный торс для статуи этой богини.
— И тебе будет нужно много времени для этого?
— Чем чаще ты будешь приходить, тем скорее пойдёт работа.
— И тем вернее будут указывать на меня пальцами биамиты.
— Однако ты решилась же сегодня прийти незваная сюда при ярком дневном свете.
— Потому что я лично хотела тебе напомнить, что я жду тебя сегодня вечером. Вчера ты не пришёл, но сегодня… не правда ли?… ты придёшь.
— С радостью, если только будет малейшая возможность.
Нежный взгляд её тёмных очей встретился с его взором; он протянул к ней руку, нежно произнося её имя; она бросилась в его объятия и страстным движением обвила своими прекрасными руками его шею, но, когда его губы коснулись её щеки, она вздрогнула и быстро высвободилась из его объятий.
— Что это значит? — удивлённо спросил он, стараясь привлечь её к себе.
Она стала просить его нежным мягким голосом:
— Нет, не теперь, но, не правда ли, дорогой мой, я буду ждать тебя сегодня вечером? Только на один этот вечер оставь дочь Архиаса ради меня, которая тебя больше любит. Сегодня ночью будет полнолуние, а в такую ночь, ведь ты знаешь, что мне было предсказано, должно выпасть на мою долю самое высшее счастье, какое боги дарят смертному.
— И на мою также, — вскричал Гермон, — если ты согласишься разделить со мною твоё счастье!
— Значит, я жду тебя на острове Пеликана. Даже когда луна будет стоять над этими высокими тополями, я всё ещё буду ждать. Ведь ты придёшь? И если твоя любовь слабее и холоднее моей, то ты всё же не захочешь меня обмануть и таким образом лишить меня счастья всей моей жизни.
— Могу ли я это сделать! — вскричал он, оскорблённый её недоверием. — Только необычайное или неотвратимое может удержать меня вдали от тебя.
Её густые брови сердито сдвинулись, и она проговорила хриплым голосом:
— Ничто не должно тебя удержать, даже если бы тебе угрожала сама смерть. До полуночи должен быть ты уже со мной.
— Я приложу к тому все усилия, — уверил он, недовольный её гневной настойчивостью. — Что может быть и для меня более желанным, как в ночной тишине при свете луны провести с тобой блаженные часы! Я ведь и без того долго не пробуду в Теннисе.
— Ты уезжаешь? — спросила она глухо.
— Дня через три-четыре, — ответил он. — Мертилоса и меня уже ждут в Александрии. Но успокойся… Как ты побледнела! Да, тебя огорчает разлука,
Она молча поникла головой, а затем спросила, глядя ему прямо в глаза:
— И как долго будет продолжаться их цветение?
— Многие месяцы, дорогая, четверть года, а быть может — и полгода…
— А затем?
— Кто же заглядывает так далеко в будущее?
Тогда она, как бы подчиняясь какому-то неотразимому чувству, произнесла:
— Какой безумной я была! Кому известно, что будет завтра? Как знать, быть может, через полгода мы, вместо того чтобы любить, будем ненавидеть друг друга.
Проведя рукой по лбу, как бы желая собрать свои мысли, она продолжала:
— Только настоящее принадлежит человеку, сказал ты недавно. Ну, так будем наслаждаться настоящим так, будто каждая минута последняя. В эту ночь, когда наступит полнолуние, начнётся моё счастье — так мне предсказано. Затем диск луны будет уменьшаться, потом придёт новое полнолуние, и, когда луна опять пойдёт на убыль, тогда, если ты сдержишь своё слово и вернёшься сюда, тогда пусть меня все осуждают и проклинают, я всё же приду в твою мастерскую; чего бы ты ни потребовал, я это исполню. Скажи мне только, какую богиню хочешь ты сделать по моему образу?
— На этот раз это не будет одна из бессмертных, но знаменитая смертная, победившая при состязании в работе даже великую Афину.
— Значит, не богиню? — спросила она разочарованная.
— Нет, дитя, но самую искусную женщину, которая когда-либо работала ткацким челноком.
— А как зовут её?
— Арахнея.
Она вздрогнула и презрительно вскричала:
— Арахнея!… Так называете вы, греки, самое противное насекомое — паука.
— Это прозвище той женщины, которая научила человечество благородному ткацкому искусству.
Тут их прервали. Мертилос заглянул в мастерскую и сказал:
— Извините, если помешал, но мы теперь не скоро увидимся. У меня много дел в городе, и меня могут там надолго задержать. Поэтому, прежде чем я уйду, я должен тебе передать поручение, данное мне Дафной. Она желает твоего присутствия на пиру в честь гостей из Пелусия, так велела она тебе передать. Твоё отсутствие, слышишь ли ты… Прошу извинения, прекрасная Ледша. Итак, говорю я, твоё отсутствие, Гермон, навлечёт на тебя её гнев.
— Так, значит, мне нужно приготовиться к тому, чтобы её умилостивить, — ответил Гермон, бросая многозначительный взгляд на молодую девушку.
Мертилос переступил порог его мастерской и, обращаясь к биамитянке, своим обычным дружеским и весёлым тоном сказал:
— Там, где Эроту приносят лучшие дары, там должны друзья цветами усыпать путь жертвоприносителей, а вы, если я не ошибаюсь, избрали как раз эту ночь, чтобы принести ему прекрасную жертву. Поэтому я заранее должен заручиться вашим и богов прощением, прежде чем я выскажу свою просьбу отложить принесение вашей жертвы хотя бы до завтра.