Харон ("Путь войны")
Шрифт:
Выговорив все это на одном дыхании, Поволоцкий умолк и даже чуть отодвинулся подальше от стола. Он ожидал всего - вспышки гнева, продолжения спора и даже объединения мэтров против одного назойливого батальонного докторишки, посмевшего вмешаться в стародавнюю вражду. Однако, ничего этого не произошло.
Юдин и Вишневский переглянулись с некоторым изумлением во взоре, словно безмолвно вопрошая - неужели младший по возрасту и положению прав и, придя сюда с лучшими соображениями, в итоге они едва не подрались? И Сергей Сергеевич выбрал наилучшее - предпринял обходной маневр для снятия напряженности.
– Коллеги, мне кажется, нам
– Валентина, будьте так любезны, организуйте нам кофию quantum satis .
– Сахару не надо, - буркнул Вишневский.
Юдин вопросительно взглянул на Поволоцкого, тот отрицательно качнул головой.
– На троих, двойные порции, все без сахара, - уточнил "Богоравный" и отключил связь.
Александр, который вообще-то имел в виду совершенно иное - он любил сладкие напитки - счел за лучшее промолчать.
Юдин снова посмотрел на Пирогова, с видимым усилием отвел глаза от седобородого лика и, пожалуй, впервые за весь день, посмотрел Вишневскому прямо в лицо. Тот ответил таким же открытым взглядом. Поволоцкому казалось, что сейчас Юдин что-то скажет, но первым заговорил "знахарь".
– Сергей Сергеевич, - медленно, выговаривая едва ли не по буквам, проговорил Вишневский.
– Я бы хотел сказать, что... что...
– он замолк почти на минуту, и Поволоцкий уже было решил, что продолжения не последует, но людоедский доктор все же нашел в себе силы закончить.
– Я должен... извиниться. Про изменение планов операций я написал тогда со зла.
Теперь помолчал Юдин, а затем, сделав движение пальцами, будто что-то завязывая в узел, быть может, собственную гордыню - ответил:
– Когда я говорил про африканского знахаря, я был слеп... Ваш батюшка, сколь я понимаю это сейчас, лишь по нелепой случайности не опередил Гаузе на десять лет. По-видимому, ваша... флора, была сильнейшим бактериостатиком. Очень досадно.
После этих слов, каждое из которых далось ему как сложнейшая операция, Юдин, поколебавшись еще немного, протянул Вишневскому руку, и узкая длинная ладонь "знаменитого московского хирурга" утонула в широкой длани "африканского знахаря".
Вишневский хлопнул по столу рукой и сурово произнес:
– Нельзя забирать из батальонов хирургов!
Но в его словах уже не было язвительной, нерассуждающей неприязни, закаленной годами фанатичного неприятия, осталось лишь эмоциональное мнение специалиста, которое тот был готов отстаивать и обосновывать.
Юдин сноровисто извлек блокнот и так же энергично припечатал к столу какую-то бумагу.
– В высшей степени спорный тезис! Вы сами подумайте, хирург в батальоне есть санитар с высшим образованием!
– Это еще и резерв старшего врача дивизии!
– Если это резерв, - неожиданно вставил Поволоцкий, - То его место не в дивизии, а в армии. Никто и никогда не держит дивизионный резерв в батальонах.
– А как их перебрасывать из армии в дивизию? На машинах?... На машинах... На машинах! Армейский резерв, с запасом инструментов и лекарств!
– Вишневский, подхватив идею, уже испытывал к ней чуть ли не отцовские чувства, - Да, таким образом в нужный момент силы дивизионного госпиталя можно удвоить, при этом в соединениях, где не так жарко, не будет избытка бездействующего медперсонала!
Вечер промелькнул незаметно, прошла ночь, заполненная жаркими спорами. К утру Юдин снял очки, протер покрасневшие глаза и захлопнул блокнот.
– Не бог весть что, но с этим уже можно выйти на конгресс, - деловито резюмировал Сергей Сергеевич.
– И надо еще поднять вопрос о бактериостатиках, особенно об этом "пенициллине". Насколько я понимаю, новые штаммы "группы четырех" со временем приобретут к нему иммунитет, но первые годы это будет настоящее чудо-лекарство от гангрены, - добавил Вишневский.
– Вне всякого сомнения, - согласился Юдин. Помассировал уставшие от многочасовых заметок кисти и продолжил.
– Что же, новый день приближается, а вместе с ним и новые заботы. Спать сегодня уже поздно. Я, с вашего разрешения, разомнусь перед операциями.
Сергей Сергеевич достал из неприметного деревянного футляра скрипку, но сразу играть не стал .
Подумав пару мгновений, он неожиданно предложил:
– Коллеги... Вы не откажете мне в любезности поучаствовать в сегодняшнем обходе? Сегодня попробую собрать очень сложный перелом бедра. Александр Александрович, не будете ли вы столь любезны, чтобы мне поассистировать ?
– Почту за честь, - с вежливым достоинством склонил голову Вишневский.
Перехватив непроизвольную горькую усмешку Поволоцкого, Юдин добавил:
– Сейчас я не могу предложить вам того же. Но, как только вам позволит здоровье...
Два великих хирурга весьма благожелательно взирали друг на друга, а Поволоцкий думал:
"Останусь в живых, на старости лет буду ездить по миру и читать лекции об этом примирении. Ей-богу, озолочусь".
* * *
Император встал и прошелся по кабинету, разминая уставшие, затекшие ноги. Пока никто не видит, потянулся, потряс пальцами. Застоявшаяся кровь бодрее побежала по жилам, отчасти снимая ощущение свинцовой усталости. Спать... Как же хочется спать, подумал Константин. Обычное, человеческое желание отдыха... Но спать нельзя, надо еще раз обдумать сегодняшние события, несмотря на необоримую усталость, которая шепчет в ухо, что можно все поскорее закончить и наконец-то отправиться в постель.
Он походил по кабинету, делая круговые движения руками и иронически думая, насколько в данную минуту не похож на тщательно культивируемый образ мудрого и сдержанного самодержца. Мимоходом прихлопнул ладонью тренькнувший механорганизатор, напоминающий об очередном деле. Думать о насущном решительно не хотелось, рабочие заботы вызывали отвращение буквально на физиологическом уровне.
Мало было предыдущих забот, теперь еще и впечатляющий налет на Нью-Йорк.
Константин покосился на свежую газету, отпечатанную утром по переданным через изограф американским оригиналам. Центральный разворот внеочередного выпуска занимала огромная фотография - посреди развалин бредет цепочка людей, один за другим, положив рук на плечо впередиидущего. У всех бедняг лица замотаны повязками, одежда в темных пятнах, изорванная, с прожженными дырами. Слепцы, жертвы химической атаки. Сдвоенный номер фактически из одних фоторепортажей и состоял: патруль национальной гвардии проезжает утром по пустынной улице Вашингтона, заставленной брошенными ночью, по тревоге, машинами; развернутый в миле от госпиталя импровизированный пункт медицинской помощи для пострадавших детей; тенты, армейские носилки на козлах, дети, забинтованные, как мумии, кажущиеся очень маленькими на этих носилках...