Харон ("Путь войны")
Шрифт:
– Александр Александрович, хотелось бы услышать ваше мнение относительно методов обезболивания, допустимых для применения в войсковом районе. Заранее благодарен.
Закончив короткое выступление, Жоров обозначил поклон в сторону Юдина и опустился на место. В аудитории наступила полная тишина. Даже самый молодой и неискушенный медик прекрасно понимал, что безобидный на первый взгляд вопрос являлся открыто брошенной перчаткой и прямой провокацией, призванной проверить дееспособность конгресса. Чем Юдин сумел обеспечить лояльность Вишневского и его участие в собрании - оставалось тайной, но вряд ли даже "Богоравный" мог перековать
– По моему мнению, в войсковом районе местное обезболивание является незаменимым, - так же вежливо, почти задушевно ответил Вишневский.
Сделав небольшую паузу, он не спеша отпил глоток воды из стакана. Собственно говоря, сенсация уже произошла - "людоедский доктор" назвал свою методику просто "незаменимой" вместо привычного и обязательного "идеальной", это граничило с чудом. Но все ожидали неизбежного продолжения - корриды, ради которой стоило оставить все текущие дела и даже уехать с фронта.
– Однако, - Вишневский аккуратно поставил стакан.
– Врач обязан дифференцировать используемый метод обезболивания в зависимости от состояния раненого, собственного опыта и санитарно-тактической обстановки.
Юдин с благожелательной улыбкой кивал, словно соглашаясь с каждым словом. Хотя этот момент был ожидаем, и процедура расписана заранее, Поволоцкий вцепился в собственную бороду, затаив дыхание. Казалось, случись здесь и сейчас муха, ее жужжание прогремит в молчащей аудитории подобно трубе Иерихона.
– Вообще же из всех современных методов обезболивания в войсковом районе не найдут себе применения разве что спинномозговое, да внутривенное барбитуратное, - закончил мысль Вишневский, безмятежно взирая на Жорова.
– Первое противопоказано при шоке, второе слишком сложно в дозировке для раненых.
Автор "Неингаляционных наркозов в хирургии", крупнейший специалист России по барбитурантным наркозам, кивнул, словно засчитывая попадание в фехтовальном поединке, и на секунду задумался. Ответ явно сбил Жорова с толку и немало удивил - либо Вишневского подменили двойником, либо... не подменили. Медик, который выходил из окружения вместе с рядовыми бойцами, думал и принимал решения очень быстро.
– Благодарю за исчерпывающий ответ, - произнес Исаак Соломонович. Немного подумал и решительно сказал.
– Значит, будем работать.
Гром аплодисментов вознесся к сводам высокого потолка. Момент был исторический, из тех, о которых вспоминают спустя десятилетия. Поволоцкий откинулся на твердую, холодную скамью, украдкой вытирая со лба пот. До последнего момента он был не уверен в успехе затеи, ожидал подвоха, ошибки. Что угодно - мимоходом ущемленное самолюбие, неудачная фраза, даже случайное слово могли превратить съезд медиков в базарную склоку с нулевой пользой. Самый больной вопрос ночной дискуссии - сведение позиции по обезболиванию, во время которого охрипли все трое - стоил затраченного времени. Вишневский не удержался от ответного выпада насчет внутривенного барбитуратного, но он не был бы Вишневским, если бы удержался.
– А теперь я прошу раздать рабочие материалы, - будничным тоном скомандовал Юдин, и несколько доселе незаметных студентов пошли по рядам, раздавая каждому папки с бумагами.
– Начнем.
И начали. Шумели, размахивали руками, рисовали на грифельных досках и тут же стирали нарисованное. Пришел повар, позвал всех к столу. Немного погодя позвал еще раз. Произнес что-то вроде "как дети малые", и через полчаса цвет российской хирургии перекусывал горячими бутербродами, не отрываясь от дискуссии.
– Однако, - резюмировал Жоров около десяти вечера.
– Я себя почувствовал лет на двадцать моложе. Со студенческих времен так не спорил. А догадался ли кто-нибудь записать все это?..
На следующее утро мэтры собрались, невыспавшиеся, но с пухнувшими от записей блокнотами, и разговор пошел менее шумно и более организованно.
Конгресс заработал.
* * *
– Ну, что же, - хрипловато произнес Крамневский.
– Вот и пришло время...
Весь экипаж собрался на галерее-переходе, перекинутой поперек док-камеры от борта к борту, почти под самым защитным навесом. Широкий трап, ведущий к рубке, был поднят и закреплен.
– Пришло...
– эхом отозвался Шафран.
Минувшим утром "Бурлак" обогнул оконечность южноамериканского материка, а имперское соединение ВМФ передало эскортные обязанности силам Конфедерации, с доком остались только суда обеспечения. Американские корабли и дирижабли ПВО рассредоточились, готовые прикрыть док от любой опасности, неважно, откуда она придет. Конечно, от полноценной воздушной атаки прикрытие защитить не могло, но выловить одинокого рейдера-подводника или отбиться от самолета-охотника в свободном патруле - такая задача была вполне ему по силам. Но, конечно, главной защитой маленького конвоя оставались не пушки, ракеты и глубинные бомбы эскорта, а тайна. Даже американские коллеги не знали об истинной цели "Пионера", они предполагали, что в самоходном доке покоится секретный "пират" для атаки особо важных целей.
– Сейчас начнется, - негромко произнес главный радиоразведчик Трубников, обычно немногословный.
Демонтаж вспомогательных надстроек начался еще три дня назад и закончился сегодня, ранним утром. Серая туша субмарины, расчаленная между доковыми башнями, мирно покоилась на тумбах кильблоков, освобожденная от паутины кабелей, лесов, лестниц и крановых опор. "Пионер" приготовился к первой встрече с океаном.
По давней традиции, спускаемое на воду судно должно коснуться воды, будучи полностью свободным от людского присутствия. Морские жители не любят, когда обитатели суши вторгаются в их владения, месть хозяев пучины может оказаться весьма жестокой. Но если на корабле не окажется ни одной живой души, даже крыс, море примет его как обычное дерево и не запомнит чужака. В нынешние времена этот обычай, когда-то повсеместный, почти вышел из употребления, но для такого ответственного дела решили все сделать правильно. Как некогда поступали славные моряки и корабелы царского, а затем и императорского флота, торговавшего и сражавшегося во всех океанах и морях мира.
– Еще пять минут, - сказал Крамневский с суеверным благоговением.
– Сначала проверка осадки и баланса.
Радюкин украдкой посмотрел на ближестоящих моряков и увидел на их лицах то же самое выражение - почти религиозная вера пополам с боязливым ожиданием. Это было так ново и необычно, тем более для суровых подводников, склонных верить и надеяться только на себя, что ученого обуял зуд любопытства. Радюкин тихонько подошел, скорее даже подкрался к Шафрану поближе и тихо спросил, почти прошептал на ухо механику: