Хайноре
Шрифт:
Потерпит, не принцесса. Потерпит. Все потерпит. Зато потом отомстит как следует. Настанет час и отомстит. Всему свой час, что сну, что обеду, что мести. Главное — дождаться, главное — выдержать.
Так они и сидели один против другого, каждый своим делом занят, как одна семья. И вот Нора уже глядит на него спокойно, почти без страха и без злобы, и вот думает, что рана-то его, которую ещё тятька ему залечивал, все ещё не залеченная, перевязать надо бы, а то загноится… но одернула себя, опомнилась, не ее это дело, ей-то пусть хоть так подохнет, заживо гниющий, так-то даже лучше. И стало ей стыдно за то, что и недели не
Вкусный был заяц. Прожарился хорошо, до корочки, сытный вышел, жирный. Нора крепко наелась, вгрызалась в мясо, как волчица изголодавшаяся. Северянин за ней наблюдал и ухмылялся, ковыряясь костью в зубах.
— Эк с тобой еды не напасешься, девка. Сразу видно — домашняя. Не знаешь, как себя в походах вести. Скромнее надо, — рыжий назидательно потряс костью. — Но ладно, ешь. Сейчас прощаю. Два дня ведь ничего не ела, только ревела, как медведица.
И в самом деле, вспомнила Нора. В самом деле ревела. А сейчас и не помнит уже. Будто всего пару часов проплакала, а оказывается — целых два солнца.
— Ладно, собираемся и идем, — наказал северянин, поднимаясь и снова лук через плечо перекидывая. — Дорогу показывай.
— А если не покажу?
Он бросил на нее смеющийся взгляд, пряча нож за поясом.
— Ой ли? Будто хочешь здесь со мной вечно сидеть.
— Да а что мне теперь! — Нора горько всплеснула руками. — Какая мне разница!
Северянин глянул на нее строго, затянул потуже пояс.
— Не дури мне тут. Думаешь, я извиняться стану? А оно тебе надо — извинения? Не буду. Бес толку. Не воротить сделанное. Выберемся из лесу, там решим, что дальше и какая разница.
Вот оно как… даже совести у него нету, даже не извинится, не раскается… чудовище он, не человек, а зверь, мерзавец подлый, как земля его носит, как носит и не горит под ним…
Нора всхлипнула снова, но пошла. А куда деваться?
Лес она хорошо знала. И где река кончается, и где брод есть, и куда лучше не соваться. Хляби местные тоже знала. Можно было, конечно, северянина на болото отвести, но он ж, наверное, не дурак совсем, знает, как трясину заросшую от поляны отличить, а уж ежели поймет, что Нора его сюда неслучайно привела, так несдобровать ей точно, опять на веревке поведет, как собаку, или ещё что похуже придумает… вот, хреном своим недавно грозился…
Так они и шли. Шли, шли, шли. По усеянной сосновыми иголками тропинке, переступая и спотыкаясь о крутые корни, в брод чрез прыскучую речку, обходя выворотни и подозрительные кочки. Северянин шел по лесу умело, не как солдафон, прорубая себе дорогу ножом, ломая ветки и топча грибы с ягодами, шел как лис, прогибаясь где надо, где надо изворачиваясь. Так охотники делали, когда не хотели следов оставлять, чтоб зверье не отпугнуть ненароком. Это Нора хорошо знала, этому ее тятька научил…
Ночью опять спали на траве, спрятавшись меж сосновых корней, как на высокой постели, закутанные в его плащ из шерсти, прижавшись друг к другу, что муж с женою. Этой ночью ей спалось лучше.
На утро опять все по новой — рыжий за зайцами, Нора ждет. На всякий случай, северянин ее все равно к дереву привязал, да не к стволу, а к веткам. Махнул, как рысь, на осину, раз, два, взобрался покуда веревка тянулась, да там и привязал узлами мудреными. Так мамка Нейку мелкого привязывала, чтобы тот нечайно не убег куда.
— Так вернее будет, — сказал рыжий, грузно спрыгивая на землю. — Уж если опять дурь какая в голову ударит, так я поохотиться успею прежде, чем ты с узлами справишься.
Нора поглядела на него злобно, фыркнула, северянин постоял, пожевал губами, подумал, да как припадет вниз, не успела Нора отскочить, он ее за ногу схватил, так что она больно на корни упала. Стянул с себя ремень, да стреножил Нору, как кобылицу.
— Да что ж ты!.. Зверь!..
Северянин поднялся, крякнул довольно.
— Вот так еще вернее будет. Нечего брыкаться, — пнул ее легонько носком сапога в пятку. — Я тебе пока не доверяю, понятно? Будешь себя хорошо и послушно вести, может и буду с тобой, как с человеком.
— Сам ты животное!..
— Я тебе! — замахнулся северянин. — Язык людской понимаешь или только кулаки? Вот пока не научишься, будешь как сука бешеная на веревке сидеть. Надо будет — клыки повыдераю. Услышала меня?
Нора вздрогнула, притихла, кивнула, и Потрошитель ушел.
Вот как значит… Ежели она смирной будет, так он и привязывать перестанет. А там и убежать недолго, не всемогущий же он, не Отец Всесоздатель. Но как?.. Как обмануть его, как заставить поверить ей? Ведь не поверит же, если Нора вдруг ласковой станет и хорошей. Что же… как же… думай, голова пустая, варись кашка…
Пока думала Хайноре, пока губы и ногти все искусала, северянин уже и воротился. В этот раз с уткой, и полным подолом чего-то.
— Эй, девка. Смотри вот, — и вывалил на мох перед Норой — черника, брусника, дикая малина, да облепиха. — Любишь ягодки? Любишь, конечно, какая баба ягодки не любит. Вот давай, перебирай, садись.
Нора кивнула, улыбнулась неуклюже, но северянин того и не заметил даже, сел вниз, развязал ей ноги, руки, сам за утку принялся.
Хорошие были ягодки, всего ничего гнилых, остальные спелые, да сладкие, как мед. Нора стала их перебирать, украдкой за рыжим наблюдая. Лохматый весь, нечесаный давно, немытый, борода всклокоченная, косы причудливые в волосах растрепанные, висят сосульками. Рубаха в крови вся, да ягодном соке, пестрая, как у ярморочного плясуна, пояска расшитого не хватает. Только такой наверное, если и пляшет, то с мечом наголо.
Пока утка над костром румянилась, северянин спустился к криннице и вернулся с полным котлом чистой вкусной водицы. Напились они знатно, откушали ягод, потом северянин стянул через голову рубаху, откинулся спиной на сосновый корень и давай медленно-медленно повязку разматывать. Нора смотрит, смотрит, а потом раз и осенило ее — вот оно!
— Дай помогу, — говорит.
— Ты-то? — хмыкнул северянин. — Чего вдруг?
А сам морщится, как волк оскалившийся.
— Сам не справишься.