Хазария
Шрифт:
Час проходил за часом, но Святослав не показывался.
«Крепко, видно, устали его аскеры, отсыпаются где-нибудь в столь любимом ими лесу. Полагают, что ушли от погони, и чувствуют себя в безопасности», – думал Уйзен. Он едва держался на ногах от усталости, поэтому, сделав необходимые распоряжения, тут же уснул в лёгком шатре, что везли притороченным к одной из запасных лошадей.
Уйзена разбудили возбуждённые голоса. Когда он открыл глаза, вокруг была непроглядная темень. Неужели ночь? Сколько же он проспал? И где войско Святослава?
Он выскочил из шатра.
– Что, урусы тут?
– Великий князь, там, – указал в непроглядную темень Ходжар, – наши дозорные наскочили на разъезд урусов, была короткая схватка, уцелевший дозорный ранен, но доскакал и рассказал об этом…
– Где они столкнулись с разъездом урусов?
– Впереди, князь… – Тархан вяло махнул рукой в сторону заката.
– Как? Урусы впереди? Ты опять проспал, пёс, и они ночью проскользнули мимо!
– Нет, владыка! – испуганно затряс головой Ходжар. – Я сам всю ночь проверял дозоры, мимо нас не прошёл ни единый человек. Не знаю, как это могло случиться…
Уйзен уже не кричал и никому не угрожал. Он знал, что его воины сделали всё, что было в их силах, и даже больше. Это какое-то колдовство, – человек даже на самой лучшей лошади не может скакать так быстро и долго…
– Они уходят? – только спросил Уйзен.
– Нет, Уйзен-шад, на этот раз они не собираются уходить: раскинули неподалёку стан, выслали многочисленные дозоры и дожидаются утра.
– Что ж, значит, завтра быть решающей битве!
Едва забрезжил рассвет, как обе дружины уже стояли друг против друга в чистом поле за перелесками. Уйзену вдруг показалось, что урусов стало больше, или это в утреннем мареве клубы тумана напоминают полки людей?
Разорвав тишину, громко и призывно затрубили рога урусов, и их конница первой ринулась на хазарскую. Завязалась сеча, среди кипения которой Уйзен безуспешно пытался разглядеть Святослава.
Урусы дрались так, словно не было многодневных погонь и ночных скачек, – их всадники железной стеной напирали на хазар, удары были быстры и точны, конные маневры резки и стремительны. Левое маджарское Крыло уже наполовину очутилось в русском коло, и такая же угроза нависла над Правым Крылом. Уйзен со своим лучшим полком находился в центре Сердца, готовый немедля со всей силой ударить туда, где окажется Святослав, окружить его и не дать уйти. Но натиск урусов был так силён, что поселил суеверный страх в сердцах закалённых хазарских воинов.
– Это не урусы, а дэвы напали на нас! – вскричал кто-то из темников.
– Дэвы… Дэвы! – разнеслось по рядам. – Урусская конница заколдована!
Сам Уйзен, наблюдая за ходом битвы, впадал во всё большую растерянность. Он не понимал, что происходит, покуда не подскочил возбуждённый Ходжар-тархан.
– Великий шад, это не те урусы, не Святославовы! – кричал он, дико вращая очами. – Мы дерёмся совсем с другими, у многих – седые усы и волосы, это свежая киевская дружина!
– Трубить отход! – велел Уйзен. – Уходить к полуденному восходу!
Ходжар-тархан сразу понял, почему Уйзен дал такой приказ, – со стороны восхода, где-то совсем близко, идёт Святослав, а оказаться между двух русских дружин измотанному войску равносильно гибели.
Когда дозорные сообщили начальнику Старой киевской дружины темнику Притыке, что впереди хазарские разъезды, он нахмурился, но не проронил ни слова. Когда же доложили, что идёт много вражеских тем, он помрачнел ещё более и приказал готовиться к битве. Тревога не покидала старого темника с самого начала, когда Издеба, ведавший киевским Ратным Станом, сообщил, что примчались гонцы с вестью: много тем хазарских выступило против Святослава и князь просит подмоги. И велел Притыке немедля выступать со Старой дружиной. «Неужто опоздала наша помощь и хазары уничтожили молодую дружину, если тьмы вражеские уже здесь оказались?» – думал Притыка, тревожась за Святослава. Одна надежда на то, что опытный и осторожный Свенельд рядом с молодым князем. «Хм, – тут же возражал себе с горечью темник, – в полюдье на Древлянской земле князя Игоря тот же Свен сопровождал, да только воевода живой и здоровый вернулся, а Игоря-то убили… – Притыка в задумчивости поскрёб загорелую лысую макушку с десятком редких светлых волос. – Эх, беда, да и только», – вздохнул старый темник в ответ на невесёлые думы.
Старые вои только крепче сжимали рукояти мечей и с особым тщанием выполняли приказы и перестроения, мысли, подобные темницким, отягощали и их головы, потому они готовились поквитаться за своих младших, – у многих дети, племянники и прочие родичи ушли с Молодой дружиной Святослава.
Звенислав, прознав про хазар, даже хотел поспешить к темнику Притыке с просьбой дозволить ему вступить в сечу, оставив запасных коней на попечение молодых подручных. Сердце старшего Лемеша тревожно ныло и усиленно билось в груди, будто спрашивало: как же так, как же так? И в самом деле, как так вышло, что шли на подмогу Молодой дружине, а оказались лицом к лицу с хазарами? Неужто… нет, о таком лучше пока не мыслить. «А что, – думал конюшенный, – так и скажу: дозволь, Притыка, в сражении участвовать, два сына моих в дружине Святославовой…» И тут же представил ответ угрюмого темника, да так ярко, будто и в самом деле стоит рядом с ним Притыка и речёт: «Как же кони, что тебе доверены? Сам разумеешь, что такое добрый конь, а как темник или тысяцкий без коня в бою останется?» Нахмурится Притыка, осерчает. «Нет, не дело это, – решил конюшенный, – битва вот-вот начнётся, и каждый должен на своём месте быть. Не имею я права Притыку отвлекать». Звенислав огляделся, кликнул юных своих помощников и повелел собирать и седлать коней, чтобы ни мига задержки не было в случае надобности.
Утренний туман ещё не успел растаять под лучами восходящего светила, как турьи рога русов протрубили сигнал атаки. Конница киян возникала из тумана и неслась на врага без молодецкого гиканья и удалого посвиста, молча. Только гул многих тысяч конских копыт да дрожание сотрясаемой ими земли грозно катились в сторону выстроенных к бою хазарских ратей. Необычное поведение урусов, да и само их появление с неожиданной стороны вселяло в хазарских воинов некоторое смятение. Только когда между противниками осталось не более сотни шагов, вдруг взревели ряды урусов грозным рыком. Воздев к небесной Сварге свои обоюдоострые мечи и секиры, схлестнулись они с врагом, горя праведным огнём жестокой мсты.
Звенислав, находясь позади войска и слушая ухом битву, неотрывно следил за лошадьми. Как только подскакивал на разгорячённом коне посыльный и сообщал, у кого из начальников пал или ранен боевой конь, конюшенный тут же отсылал к нему подручного с запасным конём.
Когда, не выдержав страшного натиска русов, хазары начали отходить, а затем и бежать, Звенислав с помощниками повёл запасной табун вослед наступающей дружине. Вот снова показался всадник, летевший во весь опор. «Этот уже в пятый раз за сегодня», – отметил конюшенный. Посыльный был всего в нескольких шагах, когда вдруг уронил голову на шею забрызганного кровью коня и начал боком съезжать с седла. «Ранен», – сообразил Лемеш, его молодые быстроногие помощники успели подхватить падающее тело посыльного, а тот тихо прошептал:
– Темнику конь нужен…
– Кому, имя реки, – тормошил его Звенислав.
– Притыке… – ещё тише прошептал посыльный и, видимо лишившись сознания, забормотал что-то невнятное.
– Рану перевяжите да кудесника к нему кликните. Сережень, остаёшься за главного, – распорядился Звенислав, – каждый за коней порученных головой отвечает. Подай копьё! – закончил конюшенный, уже сидя в седле своего гнедого и прихватывая к луке повод широкогрудого коня темника Притыки. Он тронул с места, быстро набирая ход в ту сторону, где гремело железо смерти, где кияне, настигнув уходящих кочевников, отсекли часть из них и заключили в крепкое русское коло. Чем ближе к сече, тем больше изрубленных тел под копытами коней, тем явственнее дикая ярость горячки боя и тем холоднее и ощутимее дыхание смерти, что царит безраздельно над полем битвы. Звенислав торопился: он ведь не просто огнищанин и не только старый воин, он один из лучших конюшенных киевской дружины, кому, как не ему, ведомо, сколь важно темнику, руководящему всей битвой, иметь в сражении не просто доброго, а именно своего коня. Свой конь не только носит седока, он чувствует и разумеет каждое движение и каждую мысль хозяина, потому в бою они – единое целое.