Хазария
Шрифт:
А Святослав в этот день был необычайно оживлён и весел, не так строго спрашивал с темников, а перед вечером и вовсе исчез из Ратного Стана, перепоручив всё Горицвету. С собой прихватил двухслойный плащ, а также кожаную суму, где, завёрнутые в чистую холстину, у него были припасены разные сласти из терема, к чему он прежде был равнодушен.
К условленному месту встречи подоспели почти одновременно. Едва Овсена пришла и огляделась, как услышала стук конских копыт, а потом и увидела знакомую фигуру всадника на белом коне, за которым бежал, привязанный к седлу, восхитительный конь золотистой масти.
– Будь здрава, прекрасная дива! – весело произнёс князь и спешился.
Они пошли рядом по тропе. Усталый лик Хорса клонился к земле, прозрачная позолота окутывала кусты и деревья, и мягкость осеннего предвечерья вливалась в души каким-то особенным состоянием – тихим и торжественно-чистым. Тропа постепенно сужалась, и они уже шли, то и дело касаясь друг друга плечами, и каждое такое прикосновение заставляло замирать сердце Овсены.
Вдруг Святослав, шедший на полшага сзади, свободной правой рукой обнял её и стал осыпать шею неистовыми поцелуями. Овсена, ошеломлённая неожиданным напором, отстранилась, но Святослав отпустив повод коня, свёл вокруг неё обе руки в замок, заключив девушку в железные тиски объятий и продолжал ласки. На какой-то миг, кроме нежности, она почуяла в нём иную силу – силу животной страсти. Сердце бешено заколотилось и словно провалилось куда-то. И в этот самый миг она сделала то, чего сама от себя не ожидала. Чуть поведя бёдрами вправо, она молниеносно ввинтила свой острый левый локоток в точку груди Святослава, называемую солнечной. Князь охнул, и руки его сами собой опустились. Удар был столь неожиданным и точным, что у бывалого воина перехватило дыхание. Чтобы восстановить его, Святослав привычно выдохнул струю воздуха, с напряжением пропуская её сквозь губы. Опомнившись, с удивлением спросил:
– Кто научил тебя таким ударам, Овсена? У меня в очах аж зори тёмные замерцали!
– Отец меня сызмальства учил, как за себя постоять, – призналась Овсена. А затем продолжила, блеснув очами: – И спуску я никому не давала, и тебе, княже, не позволю… Ишь, чего удумал – силушку свою применять…
Овсена говорила, а у самой внутри всё дрожало и кипело. «Что ж это я говорю, что делаю? Сколько я грезила о нём, сколько ласкала во снах и не надеялась наяву. А теперь он пришёл, а я что же?»
Мысли вихрем проносились не только в голове, но пронзали, казалось, всё тело.
Святослав помолчал, потом вздохнул и смиренно промолвил, будто не грозный князь, а провинившийся отрок:
– Прости, Овсенушка, загрубел я в походах да сечах. Не серчай на меня, во имя Ладо-бога…
И он так посмотрел своими синими пронзительными очами, что Овсена не выдержала и вдруг сама приникла к широкой и сильной груди, в которой гулко билось храброе мужественное сердце.
– Обними меня, Святославушка! – прошептала она, впервые назвав князя ласково тем именем, которое всегда произносила только про себя.
– Ага, – тоже шёпотом ответил князь, – а ты меня опять под дых! Или вон, как Олешу, рубелем по маковке, – и засмеялся.
Овсена отозвалась тихим и счастливым смехом, а Святослав, на сей раз нежно и бережно, обнял девушку, и они некоторое время стояли так, тесно прижавшись.
– Ты только не торопись, ладно? – попросила Овсена ласково. – Нам прежде душами срастись надобно, пообвыкнуть друг к другу…
Святослав поймал левой рукой повод, а правой сжал маленькую крепкую руку Овсены, и они пошли по тропе, которая вскоре вывела их на широкое скошенное поле.
Почуяв простор, золотистый жеребец, следовавший за Белоцветом, заржал и стал пританцовывать, раздувая ноздри.
– Хочешь прокатиться? – предложил Святослав. – Чудный жеребец из итильских конюшен. Правда, немного с норовом, не знаю, подчинится ли девичьей руке, да я подсоблю, ежели что…
– Подчинится! – быстро и решительно, не дав Святославу договорить, заявила девушка и подошла к коню.
Почуяв незнакомый запах, тот рванул, оскалил зубы, протестуя, заржал и зафыркал. Но Овсена вела себя так, словно это был её домашний телок или коза, которую она ежедневно привязывала на склоне балки.
– А ну, угомонись, душа хазарская! – спокойно-повелительно, чуть повысив голос, велела девушка, крепко ухватив повод левой рукой, а правой принялась похлопывать и поглаживать блестящий бок и шею скакуна.
Тот ещё немного поупрямился, нервно перебирая ногами с белыми «сапожками», но позволил-таки Овсене вставить ногу в стремя и вспорхнуть в удобное седло.
– Отпускай! – велела она Святославу, который всё ещё не был уверен, что девушка справится сама, и держал повод зажатым в литом кулаке.
Едва повод был отпущен, как Овсена, по-мальчишески свистнув и прижав колени к бокам скакуна, сорвалась с места, пересекла наискосок опушку и, всё ускоряя бег великолепного коня, полетела по скошенному полю, подобно рыже-золотистой молнии.
«Что творит, шею сломит, отчаянная девка!» – воскликнул про себя Святослав, уже жалея о том, что привёл этого норовистого «хазарина», а не обычную спокойную лошадку. Но очень уж он был красив и даже мастью чем-то сходился с волосами Овсены.
– Стой, дива безумная! – крикнул князь, пускаясь вдогонку.
Святослав кричал и грозился, требовал остановить и унять коня, но разгорячённая Овсена оборачивала к нему пылающее лицо и отвечала, подзадоривая:
– Догони, княже! Ну, догони!
Однако настигнуть Овсену было непросто, – намного легче весом, она к тому же так ладно держалась в седле, будто слилась с конём в единое целое, подобно сказочному Китоврасу в женском обличье, и каждое её движение передавалось чудному животному в его волшебном беге-полёте.
Святослав постепенно и сам загорелся азартом сумасшедшей скачки. Приникнув к коню, он подладился к его сильным могучим движениям и вихрем помчался по полю. Подобно двум вольным птицам – золотой и белой – летели они над скошенным полем, и за спиной Овсены трепетала распустившаяся коса. В этот миг ничего больше не существовало для них, кроме этого безумного волшебного полёта, кроме свиста ветра в ушах, упругого встречного потока, кроме дробного стука крепких конских подков, горячего дыхания скакунов и опьяняющей скачки, созвучной неуёмному кипению внутренних чувств.
Будто истинные Стрибожьи внуки летели они над полем, растворяясь в червонном золоте опадающей листвы и заходящего Хорса, а синяя густеющая сварга казалась такой близкой, что скакни чудный конь повыше – и окажешься прямо в небесном Ирии, среди вечнозелёных деревьев и трав.
И летела над скошенным полем в облике двух счастливых людей сама вольная русская сила, которой, казалось, нет и не будет конца, как нет предела всему, что её рождает, – лесу шумному, полю широкому, речке быстрой, сварге бездонной, солнцу ясному и людям русским, душой великим и делами славным.