Хазария
Шрифт:
– Собирай, мать, нас с Вышеславом и Овсениславом в дорогу. А Младобор дома останется помогать вам по хозяйству, держать в порядке пашню и скот. А мы уж там будем стараться, чтоб не дошли до наших мест вражеские полки. Вот и всё сказано!
Звенислав говорил намеренно буднично, чтобы не разрыдались женщины, не испугались внуки, не было суеты в сборах. И хотя зашлось сердце Живены, сдержалась она, подчиняясь мужниной строгости, позвала Беляну и принялась хлопотать, собирая припасы в путь.
Даже рано утром перед самой дорогой, когда сидели на лавах, Живена держалась, хотя сердце разрывалось, а глаза не могли наглядеться на мужа и сыновей.
Только когда мужчины сели на коней и, махнув рукой на прощание, поскакали по дороге, упала Живена, как серпом подкошенная, на землю и зашлась вырвавшимся наконец стоном-рыданием. Горячие слёзы застлали очи, скрыв уносящихся всадников. Плакала, повалившись перед богами на Красной половине, Беляна, и билась на земле у дороги, как смертельно раненная утица, Живена. Вослед им заголосили, попрятавшись по углам, Ярослав с Цветеной.
– Ой, горе мне горькое! – причитала Живена. – Уехали мои соколики! Кто теперь меня, старую, приголубит, кто в сырую землю положит? Я ли богов не просила, я ли мать Макошь не молила, как мне теперь одной быть-оставаться, подобно былиночке на поле скошенном, подобно листку, с древа опавшему…
Младобор подошёл, обнял мать за плечи и сказал, голосом подражая отцу:
– Братья с отцом в Киев отъехали, а не на поле ратное. Может, врут гости хазарские и скоро вернутся наши, а ты по ним, как по деду покойному, убиваешься. Вставай, негоже так плакать! Скотину пора поить, молоко доить, а как солнце выше взойдёт, надо идти в поле пропалывать яровицу…
Встала мать, утёрла слёзы. Пошла с коровами управляться, а сама думала: может, правду речёт Младобор и муж с сыновьями скоро вернутся домой, а скотина не кормлена, молоко не доено…
Живена с усердием принялась за работу, так что забылась на время. Только когда сели вечерять, глянула на пустые места за столом и опять заплакала.
Солнце скрылось за лесом, а вскоре на небе показалась ладья Макоши, окружённая звёздами, будто Сварожья наседка цыплятами.
Беляна с Живеной всё возились по хозяйству, стуча ухватами и горшками, перемывали ложки и плошки, украдкой смахивая набегающую слезу.
Растревоженные Ярослав с Цветеной всё не могли уснуть, ворочались, толкали друг дружку и хныкали. Беляна строго цыкнула на них, и малыши боязливо притихли.
Младобор подсел к племянникам и, чтобы успокоить их, стал рассказывать о Макоши, как это всегда делал их старый прадед.
– Видите, мать Макошь на небо выплыла? – указал он в прорезь оконца, из которого на лето вынули слюдяную пластинку, и луна светила прямо в землянку. – Каждую ночь она встаёт, чтоб сиять над нами в ночи. Садится она в свою золотую ладью и плывёт над тучами, гонимыми Стрибожьими ветрами. Однако время от времени ладья Макоши тускнеет, видели когда-нибудь?
– Видели! – отозвался Ярослав. – Она такая пятнистая становится, как медное зеркало, когда мама забывает его почистить…
– А я вчера помогала маме его чистить, – похвасталась Цветена, – мы его золой тёрли и песком, и оно стало блестящее-преблестящее!
– Не мешай, дай послушать! – одёрнул её брат.
– Ну вот, – продолжал Младобор, – когда ладья Макоши тускнеет, как мамино зеркало, тогда Перун с Огнебогом отправляют её во Сварожью небесную кузницу. Там Семаргл-Огнебог разжигает горн, а Стрибог кузнечными мехами раздувает его, и в горниле том раскаляют ладью добела.
– Это как кузнецы раскаляли подкову, когда мы к ним заезжали Ворона перековать? – полюбопытствовал на сей раз Ярослав.
– Точно так, Ярославка, боги раскаляют лодию Макоши, а потом кладут её на наковальню и бьют по ней молотами, так что искры сыплются во все стороны и растекаются до самого небесного края. Помните, я показывал вам, как в ночи зарницы играют? Это и есть отблески небесного горнила. Куют боги лодию, с боку на бок переворачивают, а когда темнеть начинает, опять раскаляют и продолжают ковать, пока не заблестит вся как новая. Тогда возвращают лодию, мать Макошь в неё садится и вновь по синим небесным водам продолжает свой извечный путь над нашей землёй.
– Скоро опять ковать надо будет, – деловито сказала Цветена, выглядывая в оконце, – она опять уже не новая…
– Давай ложись, – Младобор заботливо подоткнул льняное покрывало, – засыпай крепко, и, может, мать Макошь возьмёт тебя в свою золотую ладью и покатает по небу.
– Правда покатает? – закрывая глаза и зевая, мечтательно спросила девчушка.
Ярослав, повернувшись на бок, уже спал. Только Живена с Беляной, пристроив на столешнице светильник, что-то шили, тихо переговариваясь. За печкой отозвался сверчок.
В Ратном Стане, куда прибыл Звенислав с сыновьями, всё уже кипело и двигалось. Берестянский полк, в который вливались приписанные к нему огнищане и рукомысленники, обитавшие окрест Киева, почти наполовину был собран.
«Ничего, – старался успокоить себя Звенислав, – от войны никуда не деться, так хоть оба сына будут рядом, всё ж таки под отцовским оком». Однако поутру нежданная весть совсем расстроила Звенислава и заставила ныть его родительское сердце. Оказалось, что выступает на хазар пока только Молодая дружина и в её ряды вливаются многие молодые вои, в том числе и из Берестянского полка. Вышло так, что оба его сына также были отобраны в конницу Святослава, выступающую завтра поутру. Сам же Звенислав остаётся пока вместе со старшими воями в Ратном Стане на должности конюшенного.
В это время в княжеском тереме тоже не спали. У Ольги со Святославом шёл серьёзный разговор.
– Не желаю я войны, сынок, мира хочу! И так дни считаю, что мы вместе проводим, а ты в поход идти вздумал. Ни к чему нам эта война, у нас мир с хазарами!
Святослав упрямо мотнул головой.
– Земля наша не устроена, мама, куда ни кинь – всюду враги, и на восходе, и на заходе, и на полудне, и на полуночи. Обсели Русь со всех сторон, обкромсали её, на три-четыре века не хватит! Сама знаешь, мама, как огнищане землю рают, – на три года яму ставят, а как перестаёт пашня обильно родить, идут дальше. Потому русам много земли надо, а наша земля – под хазарами. Да и в Киеве начинают хозяйничать, – Верягу отравили, прямо в гридницу княжескую череп отравленный принесли. Куда уж дальше? Вчера простой народ на Торжище бил хазар за их злодеяния, а я, князь, сяду возле материного подола? Да что люди обо мне скажут!