Heartstream. Поток эмоций
Шрифт:
Я хочу быть сдержанной, но не могу, потому что — в какой-то мере — они тоже потеряли маму.
— Послушайте, — начинаю я, — спасибо вам, всем вам, за…
— ВЫ, ГРЕБАНЫЕ СТЕРВЯТНИКИ!
Я резко поворачиваюсь. Тетя Джульетта идет к воротам церкви, размахивая над головой своей сумкой, словно средневековой цепной булавой. (Я как-то несла ее сумку и знаю, что та может быть страшным оружием. Она весит как детеныш слона.) Папа, покачиваясь, идет за ней следом.
— Для вас нет ничего святого? — кричит она. — Господи, это же церковь, вы, злобные проходимцы, проявите уважение!
—
Моя тетя повернулась, чтобы взять под прицел оратора — маленькую пухлую девушку в очках слева от толпы.
— Кто это? Откуда ты знаешь мое имя? Кто разрешил тебе произносить его? Кто ты такая, соплячка? Это закрытые. Семейные. Похороны. — Она выплевывает каждое слово. — Вы, ничтожные туристы-паразиты. Никто не приглашал вас сюда!
— Но… при всем уважении, миссис Райс… она пригласила нас.
Я замерла. Палец высокого мальчишки указывает на меня.
— Эй, — запротестовала я, — неправда. Я не звала…
Но я так и не договорила, потому что, не прекращая шмыгать носом за моей спиной, Чарли тихонько подкрался ко мне. С ужасным выражением подозрения на лице он бросился вперед и сорвал черную шляпу с моей головы. Аппликаторы слегка зашипели, охлаждаясь на свежем воздухе.
— Я не… — начинаю я. Хочу сказать: «Я не специально». Но это неправда. Не похоже на то, чтобы утром я поскользнулась и упала в ведро с нейропроводящими аппликаторами.
Папа и тетя Джули уставились на меня. Выражения их лиц почти идентичны: как можно быть такой тупой? Так себе реакция, но это ничто по сравнению с выражением лица Чарли.
— Ты обещала, — говорит он так тихо, что я едва слышу его.
Он бросает шляпу на траву у надгробия и убегает к церкви. Я собираюсь идти за ним, но папа встает на моем пути, его спокойная улыбка противоречит силе, с которой он держит мои руки.
— Дай ему секунду, а, дорогая?
Я оглядываюсь через плечо. Четыре сотни лиц смотрят на меня, возвышаясь над четырьмя сотнями черных птиц на футболках. Я прекращаю трансляцию, но все еще вижу в каждом из них свое собственное сожаление.
Когда такси подъезжает к дому, я не вижу ни намека на наш семейный автомобиль. Папа «предложил» мне взять машину, «чтобы дать брату немного времени», — я не стала спорить. До нашего дома час езды через весь Лондон, и думаю, что к концу поездки взгляд пережившего предательство Чарли испепелил бы меня дотла.
В пути я пыталась отвлечься от мыслей, подключившись к трансляции Ланса Ялты. Возможно, Ланс — нелепый незрелый мужчина с бронзовым загаром и чисто декоративными бицепсами, но по какой-то причине он — самый важный персонаж в Heartstream. Последнее обновление он выложил в восемь вечера по времени Сент-Люсии, где, думаю, он и находился со своей яхтой. Ходят слухи, что яхта была бесплатной — спонсоры от него в восторге.
Я нажала на маленькую фиолетовую иконку «воспроизведение» и почувствовала, как нагреваются аппликаторы, когда 7 гигабайт записанных эмоций Ланса начали загружаться с серверов Heartstream. Волна удовлетворения захлестнула меня. Я почувствовала
Я благодарю водителя, выхожу из машины, хлопаю за собой входной дверью и бросаю ключи на столик в прихожей.
— Папа? — зову я на всякий случай. — Чарли? — Но ответа нет.
Дом завален нашими фотографиями и коврами, словно маленький ребенок — поношенными вещами от знакомых. Мы поселились здесь год назад, но до сих пор распаковали не все коробки. Наша жизнь уже стояла на паузе, когда мы сюда переехали.
Я помню, как впервые пришла сюда, гуляя по пустому дому вместе с агентом по недвижимости и отмечая галочкой задачи в моем мрачном воображаемом списке:
Близость к специализированной больнице — есть.
Дверные проемы достаточно широкие, чтобы через них прошла массивная медицинская кровать, — есть.
Ванная на первом этаже, когда ступеньки станут слишком высокими для ее ослабших ног, — есть.
А другие выбирают свой первый дом так, чтобы в нем был сад для собаки.
Я бросаю сумку на пол в коридоре, снимаю обувь и выдыхаю. «Дом, милый дом».
Сейчас здесь тише, чем когда-либо, тише, чем когда я бродила по дому посреди ночи и единственными звуками были мое собственное дыхание и скрип половиц под ногами. Интересно, чего не хватает…
Ой.
До меня дошло. Когда я зашла домой, какая-то глупая упрямая часть меня ожидала услышать приветливый голос мамы. И внезапно боль становится нестерпимой, бушующей внутри, словно сдерживаемый в легких ураган.
Я пытаюсь избавиться от нее, но в конце концов сажусь на нижнюю ступеньку лестницы и наблюдаю за тем, как слезы стекают по кончику носа, капая на паркетный пол. Дыхание перехватило, но я с усилием делаю вдох, заставляя себя изучать узор из деревянных досок, пока не станет легче дышать.
По-моему, вполне логично, что эмоции обрушились на меня здесь, а не на кладбище. В конце концов, я оплакиваю не ее присутствие под маленькой цветочной клумбой, где закопают прах, а ее отсутствие повсюду.
— Соберись, Эм, — говорю я вслух сквозь стиснутые зубы. — Поминки вот-вот начнутся. Тебе нужно снять пищевую пленку примерно с пяти тысяч тонн салата «Коулслоу». — Это, конечно, не самая мощная мантра в мире, но, повторив семь раз, я все-таки встаю.
Я направляюсь на кухню, и знакомое шипение внезапно нарушает тишину. Кто-то поставил чайник.