Хенингский цикл (сборник)
Шрифт:
Вскоре Вит привык. Жалел бедняжку: провидица. В придачу тронутая. Вот бы их с Лобашем познакомить! Девке замуж пора, да только кто ее возьмет, такую? А Лобашу – в самый раз. «Поженю их», – твердо решил мальчишка. Однако дал зарок: молчать до поры. Вот приедет будущим летом дядька Штефан в Хенинг на ярмарку, возьмет с собой Лобаша в помощь – тогда и…
Долго размышлять о столь отдаленном будущем было не в характере Вита. Он привык жить сегодняшним днем, в крайнем случае – завтрашним, и то если назавтра намечался какой-нибудь праздник. А тут… тут каждый день – праздник.
Гуляй – не хочу!
Только при виде стражников мальчишка все еще робел, прячась за широкие спины Юлиха
XXVI
Площадь раскрылась навстречу: хохот, шум, радостное улюлюканье и целый вихрь красок. Жонглеры и акробаты, тесно облитые пестрыми трико, веселили публику. В воздух летели созвездия факелов, зажженных от разведенного на мостовой костра; фигляры скакали, ходили на руках, откалывая такие трюки, что у Вита живот подвело. Рядом кривлялись, гримасничая, два потешника-скомороха в колпаках с ослиными ушами.
Глазунья мельком глянула на веселье, собравшись уйти, но Вит впервые заартачился:
– Матильда! Дай посмотреть.
– Да что там смотреть…
Вредная Глазунья осеклась. Видать, вспомнила, откуда мальчишка родом. Сжалилась:
– Ладно, гляди… Бацарь! Давай ближе подойдем…
Юлих с Магнусом легко разгребли толпу, протолкавшись в первый ряд, и Вит забыл обо всем, поглощенный невиданным чудом.
Как раз в этот момент труппа взялась разыгрывать «Фарс о посрамленье мясника Иеронимуса». Один из скоморохов, засунув под рубаху неведомо откуда добытую подушку, принялся походкой и ужимками подражать какому-то толстяку, похоже, весьма известному хенингцам. Хохот грянул – хоть уши затыкай! «Толстяк» волочил за собой здоровенный меч, поминутно спотыкаясь; в конце концов он плюнул на позорное оружье, для верности растер плевок по лезвию и отшвырнул меч прочь. Его примеру дерзко последовали жонглеры с акробатами, изображавшие сейчас бродяг: они тоже побросали оружье, взявшись топтать его ногами. Но тут вмешался фигляр, обнаженный по пояс и безоружный. В первый миг Вит даже принял его за настоящего рыцаря! – лишь позже узнав разительно преобразившегося второго скомороха. Куда девались веселые ужимки?! Брови сурово сведены, гордый профиль, мускулистый торс, величие осанки (куда там Дублону!); вместо куцых штанов – чулки в обтяжку, дорогого сукна…
«Рыцарь» устремил гневный перст на «толстяка», недвусмысленно веля подобрать оружье. «Толстяк» в испуге попятился. Однако, вскипев от подначек «бродяг», смешно замотал головой, отказываясь подчиниться (точь-в-точь баран, когда веревку на шею накинут!). И вдруг, дико завизжав, бросился на «рыцаря», по-благородному размахивая кулаками.
А за ним – вся труппа.
Вот где началась истинная потеха! «Рыцарь» ловко уворачивался от нападающих, награждая их тумаками и плюхами, зрители смеялись, хлопая в ладоши. А потом спесивый «толстяк» не выдержал: подобрал свой меч и – позор!!! – попытался ударить им «рыцаря». Разумеется, промахнулся, после чего «рыцарь» долго и с удовольствием пинал наглеца в зад ногой, а один из акробатов, накинув красный колпак палача, принялся стегать бунтаря плетью.
Зрители держались за животики. Вит смеялся до слез. Правильно! Нечего из себя дворянина строить, когда ни родом, ни рылом не вышел!
Тем временем скоморох-«рыцарь», вновь облачась в потешный наряд, принялся обходить зрителей со шляпой в руках. Зазвенели медяки. Вит тоже кинул патар: любой труд денежек стоит! Вона как старались, чтоб народ позабавить!
Потом скоморох отступил назад, предложив бросать монеты – а он их будет в шляпу ловить. Это оказалось еще веселей: забавник все время падал, охал, потирал ушибы – но брошенную мзду тем не менее ловил! Пока чей-то медяк не угодил прямиком в костер, взметнув целый сноп искр. Скоморох на миг остановился в замешательстве. Попытался достать денежку, обжегся, запрыгал на одной ноге, отчаянно дуя на пальцы, чем вызвал новый приступ хохота.
Вит понимал: он нарочно. Чтоб смешнее было.
Но ноги уже сами несли возбужденного мальчишку к костру.
– Куда?! Очумел?!
Не отвечая, Вит поводил ладонью над огнем. Он знал: макнешь руку зимой в прорубь или вот так, у пламени покрутишь – кожа быстро твердеет, теряя чувствительность. Бывало, в Запрудах на спор шутки шутил. Резким движением закатав рукав, сунулся в костер; миг – и дымящаяся монетка полетела в шляпу скомороха.
– Ох, парень! Ух!..
– Еще!
Костер пыхнул искрами перед самым носом. Хвать! Упавший в огонь дойт даже нагреться толком не успел.
– А это твое, – тихонько подойдя сзади, шепнул на ухо скоморох. – Давай собирай барыш! Мы на сегодня все равно закончили…
– Еще!
– Давай!
Монеты полетели – только успевай выхватывать!
Вит успевал.
Вперед протолкался некий господин: седой, сухощавый. Впрочем, ему и проталкиваться-то особо не пришлось: народ заранее расступался. Без особой боязни или там великого почтения, но расступался. По привычке, наверное. Лицо у господина… Вит после и вспомнить не смог: что за лицо. Лишь седина в памяти засела. Одет господин был под стать манерам: добротно, дорого, но со скромной строгостью. Плащ-«табар» поверх камзола, сам камзол, и даже панталоны – темно-бордового, почти черного цвета, без всяких украшений. Башмаки – отличной кожи, тонкой выделки, но опять же без бантов, пряжек, бляшек и прочих финтифлюшек, столь любимых щеголями. А трость хоть с виду простая, да явно на заказ сделана. Из черного дерева, между прочим. Это если кто понимает. И весь он был такой, этот господин: холеный, невозмутимый и аккуратный. К таким ни пыль, ни грязь, ни бранное слово не липнут.
Оружья у господина не наблюдалось.
Пару минут он смотрел. А потом взял да и окликнул:
– Эй, мальчик… А не сразу достать – можешь?
– Как это? – моргнул Вит.
– Я брошу монету, сосчитаю до десяти – тогда и достанешь. Сумеешь?
Господин молча извлек серебряный талер. Лениво забросил его точнехонько в середину костра.
– Один… два… три…
Считал бордовый медленно, с ленцой – как монету бросал. Закончил. Прищурился на Вита: давай, мол!
Вит дал. Подпрыгнул, разгреб-разметал жар – и вот уже талер с ладони на ладонь перебрасывает. Дунул, остужая, в кошель на поясе спрятал.
Победно глянул на господина: съел?!
– А до двадцати? – как ни в чем не бывало интересуется тот.
И достает целый гульден!
Хитро он вторую монету бросил: в угли золотой кругляшок ушел, в самое пекло. Только и Вит не сплоховал, хоть горячо было. Ладно, рука-то попривыкла. А господин снова ладошку под плащ: очередную денежку тянет…
– …глянулся ты мейстеру Филиппу, дружок… – мурлыкнула Глазунья, дожидаясь посреди переулка, пока отставший Вит поравняется с ней.
– Кому? – не понял мальчишка.
– Филиппу ван Асхе.
Помолчала девка. Добавила, словно гвоздь одним ударом вбила:
– Душегубу.
У Вита ноги тряпичными сделались. Так, значит, бордовый – Душегуб?! Всякое про них, про Душегубов, врали – а лицом к лицу встретиться впервые довелось.
– Что он у тебя спрашивал?
– Откуда, мол, взялся. Почему он раньше меня на площади не видел.
– А ты?
– А что я? Сказал, как есть: из Запруд. У мельника жил. А он мне удачи пожелал и еще полфлорина дал!