Химия без прикрас

agross

— Пожалуйста, пожалуйста, умоляю, только выслушай меня! Очень прошу тебя! Я так виновата! Я… — я ворвалась в лаборантскую, но застыла на пороге, потому что прямо на меня смотрели две пары глаз. Одни — ярко-голубые, принадлежащие Дмитрию Николаевичу. И вторые — серые, глаза Марины Викторовны. Я стояла, как вкопанная, не вполне понимая, что будет лучше: извиниться, сказать, что ошиблась, и выйти, просто молча выйти и закрыть за собой дверь, понадеявшись, что они сочтут меня массовой галлюцинацией, или же попросить выйти Марину Викторовну? Все три варианта казались мне одинаково соблазнительными и до

умопомрачения нелепыми. Возможно, именно поэтому я решила выбрать четвертый вариант — продолжить говорить.

— Э-э-э… Дмитрий Николаевич, ты… Вы правда увольняетесь?

Я уже не раз говорила, что актриса из меня получится, скорее всего, так себе. Мой голос предательски дрогнул, а мозг только после сказанной фразы осознал, что я обратилась к преподавателю на «ты».

К слову, мои учителя тоже продолжали так и стоять, шокированные внезапно ворвавшейся ученицей. И только когда мои глаза, вопреки моей воле, наполнились слезами, Дмитрий Николаевич, мельком глянувший на преподавательницу русского языка, наконец, обрел дар речи.

— Дмитриева, тебя не учили стучаться?

— Я… Простите, Дмитрий Николаевич, я… — черт, да я даже не знала, что можно сказать в такой ситуации. Дмитрий Николаевич, я полная дура! Вы же врач, вы же видите, у меня на лбу написан этот диагноз. От меня же ничего другого ожидать нельзя…

— Так, ребятки, — протянула Марина Викторовна, и я невольно вцепилась в дверную ручку. — Я сейчас выйду минуточек на пятнадцать, кажется, мне очень надо срочно спуститься в кабинет. А потом приду обратно, хорошо, Дмитрий Николаевич?

Лебедев, не сумев ничего произнести вслух, просто кивнул в ответ, и Марина Викторовна, слегка отодвинув меня рукой в сторону, вышла из лаборантской.

Мы стояли, глядя друг на друга, не смея ничего говорить. Я не знала, с чего начать, а Дмитрий Николаевич смотрел на меня хмуро, будто заранее злясь за каждое мое невысказанное слово. Я даже на секунду вспомнила, что Марина Викторовна вернется через пятнадцать минут, которые мы, похоже, так и простоим молча, злясь друг на друга и совершенно не понимая, как начать снова друг с другом общаться.

— Дмитрий Николаевич, — робко проговорила я, закрыв за собой дверь и, словно в поиске поддержки, прислонившись к ней спиной. И Бог знает, что в тот момент творилось в моей голове, ведь из всех спутавшихся мыслей вслух я произнесла только одну. Такую, блин, романтичную!

— Вы поставили мне двойку!

— Ты все рассказала Исаевой? — тут же отозвался Лебедев.

— Вы поставили двойку раньше!

— То есть ты рассказала в отместку?!

Он не сводил с меня взгляд. Широкая грудь Лебедева поднималась в такт его глубокому дыханию. Дмитрий Николаевич все еще сжимал в руках коробку с книгами, которую держал, когда я ворвалась в помещение. Но затем он, словно проследив за моим взглядом, поставил коробку на стол с колбами. Втянул носом воздух, как будто еле сдерживался, чтобы не вывалить на мою голову весь скопившийся негатив. А я снова почувствовала на своих плечах тяжкий груз вины. Ведь все, что я ему высказала тогда, было сказано в сердцах из желания задеть его как можно больнее. А в итоге я сделала хуже нам обоим.

— Дмитрий Николаевич, я очень прошу вас выслушать меня, — я тоже опустила голову,

подумав, что если я не буду смотреть ему в глаза, то и говорить мне будет легче. Он тот еще упрямец, впрочем, как и я, но в данный момент, если один из нас не сделает шаг вперед, то мы ни к чему не придем.

— Я вполне пойму, если вы не захотите видеть меня, даже после того, что я вам скажу…

Мой голос снова дрогнул, потому что, если честно, чтобы произнести вслух следующее, я собрала последние остатки своей храбрости. Да и вообще, нервишки мои, мягко говоря, были достаточно расшатаны.

— Я была неправа тогда, и вообще… — я почувствовала, что дыхание предательски сбилось. Сознание перенесло меня в тот самый вечер, когда я вывалила все свои переживания на Лебедева, оставив его разбираться с ними в одиночку.

— Я, знаете, никогда не считала вас ошибкой в своей жизни! Я никогда не считала нас ошибкой. Вы, наверное, самое лучшее, что со мной происходило, и… Я не могу так больше. Правда, я больше не могу засыпать с мыслью, что это все останется позади, потому что чувствую, что это… Что это неправильно. Что это все должно быть не так. Потому что вместе мы настоящие. Я будто вернулась в ту, чужую жизнь, которую все это время проживала. А настоящую, рядом с вами, я сама же послала ко всем чертям… Я, Дмитрий Николаевич, не могу без тебя… И ты действительно прав, я должна была сразу тебе все рассказать, чтобы мы вместе придумали, как нам быть. Просто мне даже в голову не приходило, что мои проблемы могут для кого-то стать важными. Я в принципе не понимала, что это нормально в семье. Дмитрий Никола…

— Дима, — перебил меня Лебедев, подойдя ближе. Я подняла на него испуганные глаза, которые, кажется, в последнее время столько плакали, что скоро я буду воспринимать мир исключительно слегка размытым. Дмитрий Николаевич протянул ко мне руки и сжал в объятиях. А я уже не сдерживалась, уткнувшись носом в его рубашку и вдыхая такой любимый, такой родной запах. Его запах.

Дима…

— Ты когда-нибудь начнешь ко мне по имени обращаться? — проговорил Лебедев, а я улыбнулась, чувствуя, как вибрирует в груди его низкий голос.

— Не все сразу, Дмитрий Николаевич, — проворчала я. Химик усмехнулся и разжал объятия. Я еле сдержалась, чтобы не вернуть его руки обратно к себе за спину. Дмитрий Николаевич наклонился, и мы уткнулись друг в друга лбами.

— Я с ума сходил, — выдохнул он. — Ты ни на звонки не отвечала, ни на сообщения. Какого лешего, Димон?

— Упырь забрал мой телефон, — почти романтично прошептала я. — Если честно, то он действительно выручил меня. Я заснула с телефоном в руках. Я так могла проколоться… Так что можно считать, он меня спас.

— Ладно, поставим ему крошечный плюсик, — нехотя согласился он. — В тот вечер на станции говорили о девочке, которая сама откачала одноклассника. Серега, как услышал, сразу сказал, что это Маринка наша… — слух снова порезало то, что он назвал меня по имени. — Мы спросили у Еремина, в какой школе, и он назвал ваш лицей. Я, если честно, даже испугался за тебя.

Было слышно, что Дмитрию Николаевичу немного неловко в этом признаваться. А я невольно вспомнила тот жуткий вечер, когда я дрожащими руками впервые в жизни проводила реанимацию.