Хинд
Шрифт:
– Так что дальше? – спросила ХIинд, а мама встала, нервно прошлась к окну, поглядела.
– Где же это такси?
Тётя ничего не замечала.
– ХIунайда, миленькая, мы после похорон сразу уехали – ведь такое потрясение. В поезде с братом плакали, словно дети. А через неделю уже – это твой отец молодец, хоть на что-то сгодился – думаю – точнее, я думаю, он говорит – дескать как там их продукта, разворуют же. Ну, мы с Германом собрались и опять туда. Представляешь, деточка, все мешки – ну прямо всё, что в мешках было – поели крысы. Наверное, уж пару лет как подъели. Сестрички мои не проверяли содержимое мешков. – Тяжело дыша, тётя откинулась на стену, поправляя
– И поделом. Не надо такими жадными было быть. – Резко проговорила ХIинд.
– Да как ты можешь? – почти вскричала тётя, но мама быстро прошла мимо них, гремя ключами стала отпирать дверь.
– Такси у подъезда..
В аэропорту было безлюдно, если не считать туристов с путеводителями, грязных, обшарпанных, похожих на бомжей.
– Кто эти нелюди? – на лице тёте нарисовался священный ужас.
– Ваши любимые иностранцы, англичане или датчане. – На любимые ХIинд сделала ударение.
– Нет, не верю. – Тётя скорчилась, хотела было пуститься в рассуждения, но объявили о завершении регистрации.
– Дорогая, прощай. Не поминай лихом, как говорят «они» , - тётя церемонно поцеловала маму, ХIинд же прижалась к маминому плечу, тихо вздохнула. Улыбнулась, поймав в зеркальной стене взгляд притаившегося в углу зала брата – на время прибывания Лии Сулимовны у них, он просто сбежал к кому-то из друзей и теперь прятался в аэропорту, боясь открыто проводить, попасться тёте на глаза. Брат заметил её, кивнул, показал расстопыренными два пальца – указательный и средний – всё хорошо будет, сестричка, олрайт, не переживай.
Она и не переживала. Тихонько помахала брату рукой, заметила, как мама едва чувствительно сжала ей ладонь и поняла – та тоже видит.
– Родная моя, - тётя смахивала навернувшиеся слёзы, - не беспокойся, мир тесен ещё свидимся. Я приеду снова и снова и снова.
– Белой дороги, - после традиционного пожелания, мама ещё раз обняла их обеих и оттолкнула от себя. – Белой дороги. – провожал их через паспортный контроль её голос.
ХIинд обернулась, увидела, что мать медленно уходит с братом под руку, не оглядываясь.
Тяжело ей, вручать меня Лии Сулимовне на целый месяц, да что делать. У них мало родственников, связями приходится дорожить.
В самолёте первым делом выключила мобильник, потом решилась заснуть. Тётя читала биографию матери Черчилля, с интересом, словно примеряя на себя каждую отпечатанную букву.
– ХIунайда, спросила она через полчаса, выведя племянницу из приятной полудрёмы – я забыла спросить, лапочка, а Заурчик где был? Он ведь большой.
– С друзьями сплавлялся по рекам-речушкам. Школьный лагерь. – пробормотала она отговорку.
– Надо же? И вы пустили? Ему десять лет, одиннадцать?
– Четырнадцать.
– Матка Боска! Неужели так вырос?
– Представьте себе. – ХIинд надоело изображать спящую, она принялась смотреть в иллюминатор. – Извините, но меня тошнит.
– Ах, тошнит. – Тётя перешла на фальцет, пытаясь изобразись сочувствие. – У тебя есть полиэтиленовый пакетик, а?
ХIинд промолчала.
– Ещё один вопрос, и я оставлю тебя в покое, крошка. Проценту за папу нормальную получаете, хватает?
– А на что по-вашему мы живём? – чуть не вспылила она, тут же принялась успокаивать себя – Сабр, сабр.
– Ну, я не знаю.. Мало ли.. Это, значит, вам правительство республики платит?
– Банки. – ХIинд не ответила, отчеканила, желая прекратить разговор.
– Банки, как мило.. А у нас в России, - тётя хотела рассуждать дальше, но заметив, что племянница, зажав ладонью рот,
Ей приснился сон. Она стояла в центре огромной жёлтой пустыни, наполненной, словно чаша до краёв пылью, прихлопнутой крышкообразным небом. Ни птиц, ни животных вокруг. Жарко, а пить не хочется. Хочется превратиться в соляной столб, чтобы стать достойным антуражем в этом бескрайнем, шарообразном пространстве, не нарушать его движениями, голосом, дыханием – жизнью. Хочется стать квинтэссенцией материи, слиться в нечто абстрактное, называющееся Аликуль – то ли в мировой разум, то ли в мировую душу – она никогда не была сильна в абстрактной философии. Хочется.. И вдруг откуда-то из далека взвился песчаный смерч прямо у её ног – гигантский небоскрёб, увенчаный белой короной чистого облака. Она подняла голову, чтобы испугаться стихии, но изумившейся душе не осталось силы на страх – вверху, на облаке, покоился целый город – и она узнала его, многократно виденный на плакатах, фотографиях, рисунках. Мекка. Святая Мекка. Смерч танцавал коброй, выползшей из мешка факира – то вверх, то вниз, а ветер, казалось, управлял им, играя в невидимую дудочку. В один из порывов, содравших с её головы платок, растрепавших ей косу, смерч стал ниже её ростом, подобен обеденному столу в школьной столовой, и она – сама, не думая, не желая этого, запрыгнула на него – не успела удивиться даже, каким образом хватило ловкости, прыгучести – очутилась в Мекке, в тесном закоулке, придавленная со всех сторон саманными заборами, слишком напоминавшими ей дувалы её покинутой Родины. Да как так можно, чтобы в арабском городе – и всё как у нас – подумала она – не она спящая, а она снившаяся и тут же, прямо во сне, сообразила – Ага, значит я сплю и я не в Мекке, мне только снится она. Но поскольку никогда не была я в хадже, умре, то и представить даже во сне город не могу, вот и чудятся мне родные просторы..
Просторы давили – тесные со всех сторон, заборы практически не оставляли ей прохода, и в отличие от Родины, ни травинки не расло под ногами.
Моё воображение сохраняет Саудийский колорит. – подумалось опять-таки её снящемуся образу.
Тут откуда-то из за угла хлынула людская лавина и понеслась, понеслась, бросаясь камнями, комьями грязи мимо неё, во мгновение ока оказавшейся сидяшей на верхом на глиняной стенке.
«А на дувале свесив ноги, сидит продельник Мустафа» - захохотало что-то лохматое сзади неё словами давно забытой песенки.
ВаЛлахи, ведь эту песню я слышала последний раз в родных краях.. ВаЛлахи.. И тут же лохматое пребольно впилось в предплечье, оказавшись чёрной облезлой кошкой.
«Говорят, не повезёт, если чёрный кот дорогу перейдёт» - проговорила она, хватая кошку за хвост и неудержно завопила, почувствовав, как катится по стене вниз, увлекаемая, казалось, тысячетонновесным животным.
Вокруг шумел сад, высокие травы – заросли куриной слепоты выше её роста, ненормально большие подорожники – каждый размером с её ступню 36-го размера. В центре, на возвышении, напоминавшем уменьшенный раз в тысячу Эверест стояла огромная жёлтая чаша, из которой били фонтаны – часть мощной струёй косо опадала на землю, чтобы рикошетом отбить на полметра вверх, часть, против всяких законов физики текла зигзагами – то повышаясь, то понижаясь. Во сне это не выглядело фантастическим и она даже принялась подсчитывать, насколько часто должен меняться напор воды, чтобы перед глазами предстала такая картина, и тут уже она – видевшая сон сказала насмешливо себе самой – снившейся: