Хинд
Шрифт:
– Я думаю, они меня как-то узнали и вот… – сказала невпопад Тамара, когда машина была уже далеко.
– Думать надо меньше, - огрызнулся Шахин. – Какого … ты не осталась и побежала за нами?
Шила чему-то смеялся, когда выехали из Москвы, присвистнул:
– Рольмопс в бочке. Далеко так не уехать – двигаем в аэропорт. У меня в Дубаях кое-что.
– Пересесть в свои машины, и нет рольмопсу, – предложил Ганжа. – Шах, как ты думаешь?
Шахин, слышащий слово рольмопс в первый раз в жизни, пробурчал невнятное.
Шила покачал головой: - В Домодедово.
– Почему?
– Дурак. В
– В Домодедово правильно, - подала голос Тамара. – У меня там троюродная сестра работает, будет рада видеть. А во Внуково дядя начальник, очень любит меня. Они могут нам сделать скидочку на билет. А в Шереметьево..
– ВПтрбрг. – резко прервал Шила, и Шахин включил навигатор, чтобы удостовериться, что едет по той дороге.
И тут как от сна очнулся Ступа:
– У нас проблемы? – спросил он так тупо, что накалившаяся донельзя обстановка внезапно разрядилась и происходящее стало восприниматься Шахином слегка юмористически.
Заехав в Солнечногорск, захватили Фару – единственный без особых примет, не засвеченный в истории с угоном вертолёта: конечно, все сведния о них должны были бы быть уничтожены, но кто знает, типичный азербайджанец, каких полно везде, он смотрелся потерянно, готовый ехать куда угодно, хоть на край света. Смысл его жизни – Севинч, Севуля, Севочка, ангел во плоти, будущая студентка Кембриджа, месяц как вышла замуж за неказистого повара, почему-то называемого ею Хомяк и уехала к его маме в Шеки. Хомяк после оставил работу в московской пиццерии и уехал вслед за женой. За весь месяц Севинч прислала домой две смски – в первой интересовалась, обеспокоились ли одноклассницы её отсутствием в школе; во второй – просила передать им цену своего свадебного платья и посмотреть реакцию – умрут ли от зависти.
Всё это Шахину рассказывал Ганжа, от себя добавил:
– А помнишь, как она послала в тебе автослесаря?
Шахин помнил плохо, но признаться в этом не успел. Его осенило. Брабус обгоняя все машины помчался вперёд превышая допустимую скорость километров на сорок, затем резко затормозил на обочине.
– Есть!
– провозгласил он, оборачиваясь ко всем. – Место. Никто не найдёт до прихода МахIди. Клянусь АллахIом. Только жратвы взять с запасом надо.
Ему было очень приятно, что он может быть полезен Шиле в первый же день после возвращения.
Я не буду провожать, не люблю слёз на перроне.
Словно в общем вагоне в пропасть тяжело лететь.
Эта ноша, эти боли – дни тоски, опять угрозы,
Только тяжкие морозы вновь уносят в круговерть
Провожания пустого, и молчания немого,
И носильщика отсутствие,
Чемоданов тяжки ручки,
Душу некому нести..
– Купи нормальный кофер, где ручка выдвигается! – посоветовал Ганжа.
Тамара ничего не ответила – вздохнула и ушла в гамак, который стал ей чем-то вроде собственной комнаты.
Ступа подсел к ним.
– Тома хотела донести, что у неё на душе тяжело. Некому облегчить боль.
– Ты облегчи, ты ж при ней вместо няньки.
– Слушай, чем она тебе нравится? – мучал Ганжа Ступу.
– Она как мечта и чистокровная чеченка.
–
– Голова болит, - сказала Тамара, прижав указательные пальцы обеих рук к вискам, встала из гамака, покачиваясь, подошла к маленькой электрической плите, стоявшей рядом с солнечной батареей, и подняв за ручку чайник, отпила недокипячённой воды из носика. После опять легла.
Ступа не обиделся.
– Я боюсь, пацаны. – Сказал он, чуть помедлив. – А вдруг её родители найдут, что будет?
– Что же будет с родиной и с нами – вопрос, поставленный Шевчуком, по примеру Чернышевского перед русским народом. Русский человек ищет ответ на вопрос башкирина. За-ме-ча-тель-но.
– Не каламбурь, Шаха.
– А чё так? – Шахин хотел уж возмутиться, но подошедший Шила двинул его в спину ногой, после чего тот сразу затих – даже сник как-то и следил развитие разговора с нарастающей скукой. Тем более, что началось вполне обыденное за прошедшие дни препирательство – Ганжа утверждал, что все идиоты, надо отдать Тамару родителям, а самим возвращаться к бизнесу, иначе можно «отойтись от дел с чужой помощью» , Ступа сомневался, кидаясь из одной крайности в другую, Боря предлагал убить всех родственников Тамары, Фара горячо доказывал, что лучше сдать их Кадырову как боевиков со стажем.
– Пусть запихнёт их в тюрьму, они там пусть думают, как любви мешать. Разве можно любви мешать, а? Эта ничесна! Они не только себе мешают, они нормальным людям мешают! Я уже пять деней не был сауна!
За спорами клонился к вечеру четвёртый день сидения на даче. Шахину надоело слушать одни и те же слова, повторяющиеся аргументы, забившись в угол, огородившись от всех поставленным на ребро заборчиком матрасом, он дремал, периодически просыпаясь, глотая минералку, и обводя мутным взглядом чердак. Серость весенних сумерек практически слила вместе силуэты вещей и людей, когда Шахин насчитал в числе сидящих на одного человека меньше. Незамеченный по-прежнему спорящими, он спустился вниз, разыскивая его.
Шила сидел на ступеньках деревянного крыльца, сгорбившись, и расшатывая ногами доски.
– Папы нету у меня, мамы нету у меня..
– напевал Шила сквозь отсутствующие зубы.
– У меня теперь тоже нет, - подсел к нему Шахин.
– Не болган? – Шила не оборачивался.
– Ну, считай, что нет. Смотри – маму я вообще не помню, а с отцом кругом непонятки. Я ушёл из дома.
– Артур Мамадасан оглы нормальный же мужик вроде?
– Вроде. – Шахин вздохнул и замолчал, ожидая, когда же наконец Шила посмотрит в его сторону. Рассказывать в ощущение пустоты не хотелось.
– Бери – Шила пододвинул Шахину портсигар.
Минуты две молчали, курили.
– Сигара – класс! – похвалил Шахин.
– Я храню их в хьюмидоре.
– А я в кармане.
Неожиданно осмелев, Шахин сказал то, что хотел сказать сразу же, едва увидев Шилу, рассевшегося в пределах видимости соседей:
– Забор у предков Азиза реально низкий, поэтому я не в теме – с какого можно сидеть у всех на виду? Ведь надо таиться?
Шила кивнул.
– Машину мы загнали, сами на чердак, а ты выполз. Ты не обижайся, что я того, но это я нас всех сюда привёз, так вот поэтому..