Хинд
Шрифт:
– Ага!
– разговор перетекает в другое русло. Теперь Шахин хвастается знанием Ислама, ругает американцев. Он говорит ещё громче, почти кричит, постоянно переходит с родного языка на русский, частично арабский и английский; пару раз, сам не заметив, употребляет матные слова.
ХIинд старается следить и запоминать всё, что он говорит, поддакивает, смеётся, спорит и через пару минут ей кажется, словно и не было ничего прошедшего, а только вчера позвонил он ей впервые и сказал:
– Ахааахах, ХIунд, замуж выйдешь за меня?
– Да.
– Отвечает она вслух, но Шахин,
Их обгоняют возвращающиеся с лекций однокурсники - на них оглядываются и снова шепчутся. ХIинд становится неловко, она прячет глаза, но украдкой взглянув на Шахина, видит, что у того по лицу бродит блаженная улыбка.
– Что с тобой?
– спрашивает она.
Он, наконец-то, кидает на неё взгляд.
– На пороге райских кущей гурия стоит как страж..
– Начинает он петь, а ХIинд испуганно озирается - она боится, что если кто-то услышит эту песню, то поймёт её превратно, неверно, и чего доброго кинется доносить куда ненадо.
– Ведь я был АллахIа воин и Пророка верный друг..
– На этих словах ХIинд, перепугавшись вконец, объявляет, что не любит Гёте; а потом долго доказывает, что стихотворение принадлежит перу немецкого поэта, а не автора песен, сопровождавших в двух бессмысленных войнах, тех, кто называл себя ичкерийцами.
Шахин наконец верит ей, и песня теряет для него всякий интерес - он не любит переводные стихи, тем более - не любит немецкие стихи.
– Фашисты они.
– говорит он тоном врача, ставящего диагноз и сплёвывает.
– Третьего Рейха нет.
– у ХIинд примирительные интонации в голосе.
– Они не изменились. В душе жаждут реванша.
ХIинд не знает, что возразить на это - немецкая душа для неё потёмки; поэтому не противоречит Шахину.
– АллахIу аIлям. Всевышний знает.
Они гуляют по серым улицам около двух часов, выходят к узкой речке. По воде плавают утки и стоя на берегу можно рассмотреть их красные лапы.
– А булки-то у нас нет.
Шахин оставляет её, бежит в ближайший магазин за хлебом. Утки выползают на сушу, смешно отряхиваются и принимаются за угощение. Они неторопливы, не боятся смешных и суетливых движений их, и Шахин делает вывод, что утки к людям привыкшие.
– Да их вообще все тут избаловали.
– Смеётся ХIинд.
– Только вот орнитологи говорят, что хлеб для животных вреден.
Недоскормив булку они уходят, оставшуюся горбушку доедают сами. Отойдя метров на 300 оба, не сговорившись, оборачиваются и видят коричнево-зелёное колыщащееся покрывало. Птиц впереди ещё можно различить - они вытягивают шеи и вопросительно смотрят им вслед.
– Дескать, почему ушли, такие плохие..
– Никогда раньше не кормил птиц..
– Это потому, что не смотрел фильм Маджиди. Знаешь, где главный герой похож на Майкла Джексона. Там главная актриса играет, кажется, хорезмийку-беженку. Вот после этого фильма, ты бы стал сто фоизов кормить голубей. А после голубей и остальную живность.
Начинается дождь и Шахин провожает её до подъезда панельного дома, где она и смоленская Ксения снимают однокомнатную квартиру.
– Зонтик! Я беспокоилась о твоём здоровье, чтобы ты не простудилась.
– протягивает ей свой зонт.
В глазах у Ксении всё, кроме заботы о здоровье; она в открытую пялится на Шахина - и теперь ХIинд замечает, что у него на шее толстая платиновая цепь, а на телефоне, экран которого он только что совал ей под нос, показывая снятые фотографии “ХIинд кидает кусочки хлеба уткам” красуется надпись Giorgio Armani. Майка – а не свитер, на нём оказывается, вовсе не с полуприличной надписью, а тоже Armani.
– Ах ты..
– думает она, но сдерживается и представляет Ксению Шахину.
– Очень приятно!
– улыбается Шахин и называет себя.
– Гога.
У ХIинд отвисает челюсть.
Глаза Ксении метают молнии для привлечения внимания.
Ей всё равно - Гога, Минога или Хамид Карзай.
– Я пошёл.
– говорит Шахин и добавляет в сторону, так что слышит только ХIинд - завтра зайду.
– А ты не… - начинает Ксения; но Шахина уже и след простыл.
Как сквозь землю провалился.
– Кто это?
– спрашивает Ксения, открывая перед ХIинд дверь подъезда.
– Сейчас расскажу, - заговорщески понижает голос ХIинд, а про себя уже прокручивает в разных вариантах более-менее подходящую для рассказа Ксение ложь.
Апрель, 2010-го года.
– Где он? Где он? Его который день не-ету! – Ляман металась по комнате, как загнанная лисица, царапая ногтями обои.
– Крошка моя, вот он я. – Тупо приговаривал Эльвин через равные промежутки, норовя ущепить бывшую жену за филейную часть.
Ляман, казалось, не замечала этого.
Волосы её спутались, ноги вспотели.
Вюгяр сидел в углу на мешке с мукой и ковырялся в носу, стараясь придать себе томное выражение лица.
– Деньги! Моя жизнь! Муж! Аййййййййй… – при мысле об величине утраты, Ляман заходилась в визге, вырывала у себя волосы и колотила головой об стенку. – Где он-н?
– Да приедет он, баджышга.. – протянул Вюгяр слегка презрительно.
– Что мне делать, аййййй? Что мне делать?!
– Иди ко мне в постель. – Эльвин сделал попытку ущипнуть Ляман снова, но только схлопотал акриловыми ногтями по лицу.
– А-а-а.. – Ляман выбежала в коридор, хлопнула дверью туалета. Через пару секунд донеслись чавкающе-отрыгивающие звуки.
– Беременна! – сказал Эльвин, идиотски улыбаясь. – Братка, слушай, такой бизнес! – Да-да, такой бизнес! – он в восторге хлопнул себя ладонями по коленям и присев рядом с Вюгяром защептал воодушевлённо.
Идея была в том, чтобы продать Ляман на органы. Особенную прибыль должен был принести неродившийся плод.
– Смак! М-м-м! – Эльвин щёлкал пальцами, облизывал губы и закатывал глаза. – Он уже был весь в предвкушении денег. – Нам же ничего не стоит. Кто её будет искать? Её же никто не знает! У неё ни регистрации, ни гражданства нету. Она вообще – ноль. Она не существует. Ни в одной бумаге нету. В компьютере нету. Деньги получим!