Хинд
Шрифт:
– Напились с Борей в знак богобоязненности, - сказал Ганжа, возвращая телефон. – Берём эти?
Синие гладкие шары по шестнадцать в упаковке блестели под пластиком.
– Классный прикол, взять такой шарик, только чтобы больше и погонять в футбол.
– В хоккей не хочешь?
– Я не Батька с Белоруссии. – обиделся Ганжа. – Они уже стояли на кассе.
– У меня с этой Белоруссией та-акие воспоминания – начал Шахин, но осёкся.
Вовремя, слава АллахIу, вовремя.
– Ка-акие та-акие? – заинтересовался Ганжа. – Минор? Мажор?
– Военная тайна. Преступление совершённое на глазах честного народа. Потом расскажу.
–
– Ты куда? Эу, интизорь меня, слышишь?
Кроме гирлянд и шаров взяли огоньки, потом набрали шесть тележек продуктов, две из которых из-за наличия только четырёх рук пришлось катить, подгоняя ногами, и прошли на кассу.
– В лесу родилась ёлочка, в лесу она жила.
– Ёлки у нас нету, да и двенадцать скоро, да? – Шахина и Ганжу прервал насмешливый голос Шилы.
За этим последовала немая сцена, прерванная появлением Фары – он вышел из кухни шилиного дома, и размахивая вымазанными готовкой пешвенка руками, радостно заорал:
– Воо, приехали, привезли ёлку! Иголки голубые или зелёные?
– Как же вы забыли? Договорились ведь. – спрашивали у них все, а они оправдывались – мол, так и так, загулялись по магазинам, обалдели от витрин, зато купили 5 пар красных тапочек – идиотизм, обещающий стать хитом лета 2011-го.
Шила повертел тапочки в руках, погнул подошву, даже попробовал на зуб, но взять себе отказался, подозвал Фарруха:
– Носи, молодёжь!
Фара был счастлив:
– Уже десятые красные, - сказал он гордо. – Но круче красных – синие. Трое их у меня только, правда, - добавил огорчённо. – А так супер – красные к айфону, синие к айпаду..
– А один красный, другой синий – к макбуку! Ну и сволочь.. – сказал кто-то, потом подхватили все вместе и отсутствие ёлки ушло на второй план.
– Я переболел Эпплом, а ты? – шепнул Шахин Ганже.
Ганжа саркастически засмеялся:
– Ты меня что, со вчера знаешь? Я не начинал.
Искать где-то ёлку посчитали поздным; в доме Шилы не обнаружилось ничего, чем бы можно было бы заменить её.
– Такая диффенбахия стоит в большой комнате. Уже вдоль потолка тянется. Если бы мы с вечера поехали ко мне, - сокрушался Ганжа, в глубине души понимая, что в Петербург бы не поехал никто.
Его собственная, купленная осенью квартира в Сестрорецке поражала своей необжитостью и пустотой: из всей мебели там стоял один полупустой книжный шкаф, в одной комнате в углу правда валялось несколько курпачей, три туркменских ковра и два одеяла. Довершал картину электрический чайник, стоявший на полу. Сам Ганжа казался вполне довольным такой обстановкой, побывавший же там же Шахин пришёл в ужас, подпитанный завистью: купить что-то в центре Москвы было слегка не по карману, на окраине – не позволяли понты, коттеджные посёлки вызывали отвращение однотипностью. Особенно задел вид на залив – из окна можно было наблюдать, как качается у берега вода, несло чем-то сырым и слабосолёным.
– Балтийская лужа, - прокомментировал он с деланым равнодушием.
Ганжа легко согласился:
– Да. Но я люблю эти края. Зимой станет мёрзко – переберусь к родным.
Родные – отец и Наргиза жили теперь на Выборгской стороне, даже не жили – доживали в одиночестве. Деметра летом вышла замуж за очень богатого, но жадного грека, уехала к нему, в Ливан, куда греки-мусульмане были переселены турецким
Элену позже украл какой-то сельский дагестанец, когда её зачем-то занесло на небезысвестную “барашку” – Апраксин двор. Увёз в родное село Новолакского района, откуда она через неделю позвонила сходящим с ума от неизвестности отцу и брату, наговорила обидных, местами неприличных слов, о том, что её никогда не ценили, не любили, не доверяли ей никакую работу и прервала вызов. Ганжа на всякий случай смотался в Дагестан: убедившись, что с сестрой всё благополучно и убедив в этом отца, он быстро успокоился и забыл о ней. Отец и Наргиза последовали его примеру – отец потому, что Элена, внешностью напоминающая покойную жену, бередила ему незажившую рану, Наргиза потому, что завидовала замужеству обеих сестёр.
Она сама, после смерти матери, уйдя с работы, целыми днями сидела в социальных сетях, придумывая себе несуществующую биографию, редактируя свои фотографии до неузнаваемости, панически избегая любого намёка на перевод интернет-интрижек в реальные отношения.
Отец, оставшись в эмоциональном вакууме, пошёл на мировую с Ганжой и одна из трёх комнат – самая большая была предоставлена в полное его пользование.
Именно в этой комнате и росла здоровая, за два метра, диффенбахия.
– Надо будет мне завести себе это растение. – решил Шила. – А пока ёлочкой будет Фаррух. Украсьте его, нарядите бусами, мишурой.
Фара, собравшийся было возвращаться на кухню, к пешвенку, остолбенел.
– Зачем я? – спросил он наконец несчастным голосом, не пытаясь, по обыкновению заорать. – Я не купал этот дурацкий ёлка. Не я должен позориться.
– Ты младше.
Ситуация была не нова. В прошлом и позапрошлом годах у них тоже не было ёлки – тоже забывали. Но наряжали всегда Настоящего Борю. Он не видел в этом ничего позорного и только по-доброму, слегка пугающе, хохотал, размахивая руками и махая головой, на которую надевали дуршлаг с вдетыми в отверстия ёлочными игрушками. Торжественно вставал на стул, принимал праздничное, и вместе с тем постное выражение лица, старающийся, чтобы все гирлянды, огоньки, прицепленные к одежде шары и сосульки были обозреваемы со всех сторон, всегда готовый вдарить тому, кто решит над ним насмехаться.
Насмехаться желающих не находилось, все относились просто и весело.
Фара же усмотрел в этом унизительность и стыд.
– От своих земляков околоблатного набрался, - предположил Ганжа.
– К нам приехал Боря. Фара не будет ёлкой. – сказал Шила, смотря в окно.
Но Боря не задержался.
Сильно пьяный, с сузившимися зрачками и застывшим выражением лица, он ввёл в квартиру женщину и обменявшись с Шилой парой фраз на кыргызском языке, был таков.
Шахин женщину узнал сразу.
– Мать приехала из Шарм-эль-Шейха, там акулы нападают. Боря не в том состоянии, чтобы оставить её у себя.
Далее, как потом вспоминал Шахин всё проходило как-то смазанно, хотя вообщем-то вполне неплохо.
Мать Бори узнала его сразу же и всю ночь и утро, пока днём её не забрал протрезвевший сын, не отходила от него ни на шаг. Шахин, с одной стороны, ощущал с ней скуку и нервозность, с другой – её монологи были довольно забавны.
Сам он, забравшись с ногами на софу в углу, смеялся потихоньку над Фарой, который, в новых тапочках, всё же вынужден было изображать вечнозелёное растение.