Хищник. Том 1. Воин без имени
Шрифт:
— Но почему ты окружил такой секретностью этот, как ты выражаешься, последний штрих? — спросил я. — Мы с optio оба слышали характерный звук. Ясно, что ты охладил раскаленное лезвие в ледяной воде.
— Охладил-то я его охладил, — ответил кузнец хитро, — но только не в воде. Другие мастера, может, так и делают, но только не мы, изготавливающие «змеиные» мечи. Давным-давно мы выяснили, что при погружении раскаленного металла в холодную воду тут же образуется пар. Мы узнали также, что пар создает барьер между металлом и водой. Это не дает металлу охладиться так быстро, как мы хотим и как нам требуется.
— Можно, я попробую угадать, frauja hairusmitha, что ты использовал для этой цели? Холодное масло? Холодный мед? Возможно, холодную влажную глину?
Он только качал головой и ухмылялся.
— Боюсь, сайон Торн, что недостаточно быть маршалом — или даже королем, — чтобы тебе сказали правду. Ты должен быть мастером, потомственным кузнецом, как я. Только мы знаем этот секрет и ревностно храним его на протяжении столетий. Вот почему только мы умеем делать «змеиные» мечи.
Третью вещицу, которую я принес с собой, я передал через стол Амаламене, когда мы в тот вечер ужинали в столовом зале дворца.
— Пожалуй, я согласен, — сказал я, — взять тебя с собой в Константинополь, но только если ты пообещаешь мне не снимать вот это на протяжении всего пути туда и обратно.
— С удовольствием, — ответила она, восхищаясь незнакомым предметом из хрусталя и меди. — Какая красота. А что это?
— Это пузырек, в котором недавно хранилась капля молока Пресвятой Девы Марии.
— Gudisks Himins! Как это может быть? Ведь уже почти пять столетий прошло с того времени, как Пресвятая Дева вскормила младенца Иисуса. — При упоминании имени Христа Амаламена перекрестила лоб.
— Ну, пузырек когда-то принадлежал аббатисе, и она объявила, что реликвия подлинная. Я надеюсь, что он поможет тебе избежать опасностей, пока я буду отвечать за тебя. В любом случае никому не повредит носить его.
— Разумеется. И чтобы убедиться, что пузырек помогает, я тоже стану верить, что он настоящий. — Амаламена сняла с шеи тонкую золотую цепочку и показала мне две безделушки, которые уже висели на ней. — Мой брат подарил мне их на последний день рождения. — Она улыбнулась так же озорно, как и Теодорих. — Таким образом, я буду хорошо защищена от всяких опасностей. Niu?
Я вынужден был согласиться. Одно из украшений, которое висело на цепочке, было золотым крестиком, слегка усеченным сверху. Вот почему принцесса улыбнулась с таким лукавством — ведь если подвесить его на цепочке вверх ногами, тогда христианский крест стал бы грубой копией молота Тора. Второе украшение представляло собой монограмму Теодориха в золотой филиграни. Так что теперь, когда Амаламена повесила на ту же цепочку и мой пузырек с молоком Девы Марии, можно было сказать, что принцессу охраняли от опасности целых четыре амулета. По правде говоря, я надеялся, что пузырек поможет избежать самого худшего несчастья. Лекарь Фритила презрительно отозвался об амулетах, и, возможно, я и впрямь был тупым невеждой, достойным насмешек со стороны образованных людей, однако надеялся, что пузырек действительно окажется настоящим талисманом и прогонит страшный недуг Амаламены.
— Теперь, когда я так хорошо вооружена, — сказала она, все еще улыбаясь, — поведай мне, Торн, почему ты не отрастил добрую готскую бороду, чтобы…
— Чтобы прикрыть свое беззащитное горло? Я уже слышал об этом. Видишь ли, Теодорих отправил меня в качестве посла в страну, где говорят на греческом языке. А греки не носят бороды с той поры, как Александр упразднил их. Как сказал святой Амвросий: «Si fueris Romae…» [234] — или в данном случае: «Epe'i en Konstantinopolei…» [235]
234
«Если ты будешь в Риме…» (лат.)
235
«А если в Константинополе…» (греч.)
Амаламена перестала улыбаться и принялась задумчиво ковырять своим кинжалом жареную котлету из рыбы. Через некоторое время она произнесла:
— Я знаю, ты хотел бы, чтобы тебя радушно приняли при дворе императора Льва. Но я сильно удивлюсь, если это произойдет.
— Почему бы и нет?
— Есть некие силы… подводные течения… о которых тебе еще не сказали. Когда сегодня днем ты был в военном лагере, разве ты не заметил ничего? Ничего удивительного?
— Гарнизон совсем небольшой, и воинов в нем гораздо меньше, чем я ожидал. — (Принцесса кивнула при этих моих словах.) — Неужели большая часть войска Теодориха уже отправилась в путь, чтобы присоединиться к нему в Сингидуне, или же оно находится где-нибудь в другом месте?
— Да, все это так. Некоторые отправились, чтобы присоединиться к королю, а иные несут службу в других местах Мезии. Но ты, возможно, не очень хорошо представляешь себе, сколько людей находится под командованием моего брата.
— Ну, я знаю, что он взял только шесть тысяч конников для осады Сингидуна. Сколько же у него еще солдат?
— Думаю, приблизительно еще тысяча конных. И около десяти тысяч пеших воинов.
— Что? Мне сказали, что ваш народ — наш народ — это примерно двести тысяч человек. Если только пятую часть остроготов составляют воины, уже получается войско примерно в сорок тысяч человек.
— Да, но только в том случае, если все они признают моего брата королем остроготов. Разве ты не слышал о другом Теодорихе?
Я припомнил, что рассказывал мне старый Вайрд, когда много лет назад мы сидели с ним у костра. И сказал:
— А ведь точно, вроде бы среди готов было несколько Теодорихов.
— Теперь их осталось только двое. Мой брат и еще старший Теодорих, троюродный брат отца, Тиудамира, его ровесник. Этот Теодорих взял себе хвастливое римское прозвище Триарус — «самый опытный из воинов».
Я попытался припомнить, что же говорил мне Вайрд.
— Если не ошибаюсь, у него есть еще одно римское прозвище? Насмешливое и унизительное?
— Да, точно, его называют Страбон. Теодорих Косоглазый.
— Ну и что же он, niu?
— Многие остроготы признают его своим королем. Он, кроме всего прочего, происходит из того же рода Амалов, что мои отец и дядя. Отсюда следует, что еще до того, как умерли Тиудамир и Валамир, часть остроготов почитала его. У Страбона есть и другие верные союзники. Скиры короля Эдики, которого мой отец разгромил незадолго до своей смерти. И сарматы короля Бабая, которого вы с моим братом недавно уничтожили. Скиры и сарматы, возможно, теперь и утратили могущество. Тем не менее после смерти моих дяди и отца Теодорих Страбон объявил себя единственным королем. Не только остроготов, но также и готов из рода Балтов — тех визиготов, которые давно уже поселились на западе, хотя они вряд ли даже когда-либо слышали о нем.