Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка
Шрифт:
Поскольку рабов во всех трех моих резиденциях имелось очень много, они были не слишком загружены работой. Вдобавок жили они в очень удобных домах, расположенных поблизости, — я не скупился, потому что, разумеется, торговля рабами приносила мне гораздо больше денег, чем мое маршальское mercedes, и я мог тратить эти деньги по своему усмотрению.
Во всех моих домах стояли дорогие кушетки с матрасами, набитыми настоящим пухом; мебель была сделана из тенарского мрамора, капуанской бронзы и деревьев цитрусовых пород из Ливии; в обоих городских домах имелись мозаичные стены, выполненные теми же художниками, которые украшали собор Святого Аполлинария. В доме Торна я со своими гостями обедал за столами, уставленными серебром, у каждого блюда имелись ручки, выполненные в виде лебедя. В доме Веледы в каждой спальне имелось этрусское зеркало, из настоящего стекла, и когда кто-нибудь смотрелся в него, оно отражало еще и рисунок из цветов, который был выгравирован на обратной стороне. В обоих городских домах посуда под напитки также была стеклянной — из египетского, так называемого «поющего» стекла, такого дорогого, словно это были драгоценные камни. Когда сосуды стояли на столе или даже просто на полке, каждый бокал, чаша и кубок звенели в унисон с голосами беседующих в комнате.
В своем доме в Новы я также повесил музыкальный инструмент, который обнаружил в далекой деревушке в Байо-Варии; такого я нигде больше не встречал. Крестьянин, который продал его мне, не знал, кто и когда его сделал, однако было ясно, что инструмент этот очень древний. Он состоял из камушков различной величины; середина каждого была высверлена подобно перевернутому сосуду; их вес постепенно возрастал от четырех унций до четырех либров; каждый камень висел на отдельной веревке (хотя позднее я перевесил их на серебряные цепочки), и когда их затыкали или ударяли по ним, они издавали различные звуки, невероятно чистые и мелодичные. Один из моих домашних слуг в Новы обладал талантом к музыке и научился играть на этом инструменте маленькими молоточками так виртуозно и мелодично, словно это была кифара.
За столами в доме Торна мы с гостями ели различные яства, приправленные рыбным соусом и мосильским маслом, и запивали их пепаретскими винами семилетней выдержки, и макали их в блюдца с сахаром, который привозили из далекой Индии, или в бледный мед из долин Эне. За обедом мы слушали нежную изысканную музыку, которую исполняли миловидные рабы: в зависимости от настроения, в котором я пребывал, либо любовные мелодии на буковой флейте, либо грустные, вызывающие тоску по прошлому — на костяной, либо веселые, живые — на старинной. В моих термах гости могли найти все, что им было угодно, от чудодейственной мази для кожи до освежающих дыхание розовых с корицей пастилок. Льщу себя надеждой, что наиболее привлекательными в моих домах были все-таки беседы, которые там велись, а не внешнее убранство.
Иногда, оставшись в одиночестве, я вспоминал, что далеко не всегда был таким правильным и добропорядочным. Помню, однажды я сидел и разглядывал какую-то свою утварь, это оказалось нечто необычное, и я перевернул предмет, чтобы определить, кто его сделал — kheirosophos [169] или какой-то еще известный ремесленник. Внезапно я развеселился и принялся смеяться над самим собой, припомнив, как когда-то шел в сражение, размахивая чужим старым мечом или даже тем оружием, которое брал из руки убитого, не обращая при этом ни малейшего внимания на его внешний вид, ценность и имя мастера.
169
Искусник (греч.).
Ну, те дни уже давно миновали. С возрастом человек стремится к комфорту и требует к себе большего внимания. Слава богу, у меня было немало слуг, чтобы обо мне позаботиться. Со временем мои путешествия стали реже и короче, я подолгу останавливался в одной из своих резиденций или же гостил в каком-нибудь из дворцов Теодориха. К счастью, пока еще я не одряхлел. Я никогда не был плотным или особо крепким физически, однако и не стал со временем слишком слабым. В тот самый день, который я описываю, я мог с былой легкостью вскочить на своего скакуна — Велокса Пятого, которого нельзя было отличить от его знаменитых предков, — и отправиться куда-нибудь далеко, хоть на край света. Другое дело, что к тому времени на свете вряд ли осталось место, которое влекло бы меня так сильно, чтобы все бросить и немедленно отбыть туда.
Однако что-то я уделяю слишком много места своим незначительным делам и переживаниям. А между тем в стране происходило много чего, что вызывало интерес и даже могло считаться историческим событием. Я по меньшей мере однажды был вовлечен в одно такое событие, поскольку написал историю и составил родословную Амалов, дабы Теодориху и его супруге, а также квестору и другим советникам было проще сделать выбор, когда придет время подыскать подходящего супруга из готов для наследной принцессы Амаласунты. И вот такое время настало. Счастливца, на котором остановили выбор, звали Эвтарихом, он был подходящего возраста, да и родословная у него не подкачала: юноша был сыном herizogo Ветериха, который жил в визиготских землях Испании. Эвтарих являлся потомком той же самой ветви Амалов, от которой происходили королева Гизо и Теодорих Страбон; таким образом, его брак с Амаласунтой наконец связал бы нашего Теодориха с давно уже отделившейся и частенько проявлявшей своеволие ветвью семейства. Рад написать, что молодой Эвтарих совершенно не походил на Гизо или Страбона. У него была весьма представительная внешность, приятные манеры и живой ум.
Церемонию венчания престолонаследницы провел в соборе Святого Аполлинария арианский епископ Равенны (как сообщают, это заставило римского католического Папу буквально кипеть от ярости и досады: еще бы, он не мог совершить обряд сам и не в силах был этому помешать). Сие событие было таким торжественным и значительным, что подвигло Кассиодора написать стихи. Они сочетали в себе гимн красоте невесты, эпиталаму в честь влюбленной пары и восхваление Теодориха за то, что он был настолько мудр, что соединил новобрачных. Стихи были совершенно в духе Кассиодора. Когда их переписали для римских «Ежедневных новостей», они заняли столько страниц, что ими оказался покрыт чуть ли не весь фасад замка Конкордия. Гости прибыли на празднование из самых отдаленных уголков готского королевства и из других земель (и остались на несколько недель после свадьбы, наслаждаясь римско-готским гостеприимством). Император Анастасий прислал из Константинополя свое доверенное лицо с поздравлениями и богатыми подарками. Благородные родственники невесты и союзники ее отца также прислали своих представителей — из Карфагена, Толосы, Лугдуна, Лютеции, Поморья, Исенака, из всех столичных городов — с поздравлениями, богатыми подарками и сердечными пожеланиями молодой паре жить счастливо.
Но судьба распорядилась иначе: вскоре после того, как новобрачные переехали в только что построенный дворец в Равенне, Эвтарих заболел и умер. Лично я очень сомневался (и был далеко не единственным, кто так думал), что вообще можно счастливо прожить с невыносимой Амаласунтой хоть сколько-нибудь долго; злые языки утверждали, что бедняга умер только для того, чтобы отделаться от своей супруги. Однако этот брак просуществовал достаточно долго, чтобы на свет родился ребенок. Теодорих был чрезвычайно рад этому прибавлению в его семействе, потому что Амаласунта произвела на свет мальчика. Точно так же радовались и мы, его придворные и советники, но наша радость слегка померкла из-за безвременной кончины Эвтариха. Теодорих страшно гордился своим новорожденным внуком, хотя и отчаянно старался не демонстрировать этого. Единственное обстоятельство, которое всех беспокоило, заключалось в том, что, когда родился принц Аталарих, королю, как и мне, уже перевалило за шестьдесят. Если Теодорих умрет до того, как его внук станет взрослым (а именно так почти наверняка и произойдет), тогда Амаласунта станет регентшей; стоит ли говорить, что абсолютно все в королевстве приходили в ужас от подобной перспективы.
Однако не только в готском королевстве были причины опасаться будущего; точно так же дело обстояло и в Восточной Римской империи, потому что почти в это же самое время умер и император Анастасий. Этот человек всю свою жизнь боялся грозы, и вот одной роковой ночью он решил укрыться от нее в гардеробной Пурпурного дворца, там его и нашли мертвым слуги на следующее утро. Общее мнение было такое, что император скончался от сильного страха, но, кроме всего прочего, ему уже исполнилось восемьдесят семь лет, а человек от чего-нибудь да должен умереть.
Анастасий, может, и не был самым достойным и прославленным императором всех времен, однако его преемник в Константинополе оказался совершенно пустым человеком, абсолютным ничтожеством. Его звали Юстином, и прежде он был обычным пехотинцем, которого за храбрость в сражении повысили до начальника стражи в императорском дворце Анастасия. Таким образом, он получил пурпур чисто случайно, это произошло благодаря тому, что он, как говорится, был «поднят на щит» своими восхищенными товарищами-офицерами. Отвага и мужество — прекрасные качества, однако у Юстина имелось множество уравновешивающих их недостатков, самым значительным из которых была его вопиющая безграмотность, полная неспособность читать и писать. Для того чтобы написать свое имя под императорским указом, Юстину приходилось обводить стилом резную металлическую пластинку-шаблон с императорской монограммой. Таким же образом он подписывал все документы, а ведь пользуясь безграмотностью императора, злопыхатели вполне могли подсунуть ему вместо очередного договора, скажем, текст непристойной песенки, которую распевают в тавернах.