Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка
Шрифт:
Слегка встревожившись, Ливия произнесла:
— Я почти боюсь спрашивать. Что у тебя на уме?
— Ты же образованная женщина. Ты знаешь истинное значение слова «преданность»?
— Думаю, да. Сейчас оно означает чувство, страстную привязанность. Но первоначально оно относилось к действию, не так ли?
— Да. Его связывали с обетом, клятвой, самопожертвованием. На поле боя командир римлян молился Марсу или Митре, обещая взамен свою жизнь, если бог войны дарует победу и сохранит жизнь его войску, его народу, его императору.
— Отдать одну жизнь за то, чтобы другие могли выжить и победить, — произнесла Ливия тихо. — Ох, Торн, мой дорогой… да ты никак надумал пожертвовать собой?
9
В 523 году от Рождества Христова в небе появилась удивительная, даже днем видимая всему миру на протяжении двух с лишним недель звезда, которую одни называли дымящейся, другие волосатой, а третьи — несущей факел. В результате все христианские и иудейские священники, языческие авгуры и всевозможные предсказатели в один голос принялись кричать о том, что Иисус Христос и все остальные боги предупреждают нас о приближении страшных бед и несчастий.
Да, многочисленные несчастья и правда случились в тот год, однако лично я не видел в этом вмешательства свыше: все они были делом рук смертных мужчин и женщин. Судите сами. Юстиниан и его наложница Феодора наконец при потворстве церкви ухитрились добиться принятия закона «о славном раскаянии», который дал возможность этим двоим заключить брак. Устроив свои личные дела, Юстиниан занялся тем, что считал делом своей жизни: попытался склонить весь остальной мир к заповедям, установленным христианской церковью. Указы, разумеется, все еще подписывал император Юстин, но текст их полностью составлял его племянник. К примеру, когда издали закон о том, что с этих пор ни одному язычнику или еретику не дозволяется занимать какой-либо пост в Восточной империи, как на гражданской, так и на военной службе, он добавил: «Все граждане теперь должны уяснить, что тем, кто не поклоняется истинному Богу, будет отказано не только в счастливой загробной жизни, но также и в земных богатствах».
Этот закон не действовал — во всяком случае пока — за пределами провинции Паннония, но Теодориха он, понятное дело, весьма обеспокоил. По условиям их с Зеноном давнишнего соглашения Теодорих все еще, по крайней мере номинально, оставался «наместником и представителем» главы Восточной империи. И если Юстин рано или поздно все-таки распространит этот оскорбительный указ и на владения Теодориха, тогда последнему придется согласиться с ним или открыто восстать против своего всеми признанного господина. Теодорих и его исповедовавшие арианство подданные были не единственными, кто ждал неприятностей в недалеком будущем. Наиболее благоразумные католики-христиане в готском королевстве и сенаторы в Риме тоже были встревожены. Ведь Западная и Восточная Римские империи на протяжении двух веков вовсю соперничали друг с другом, борясь за власть и влияние.
Таким образом, и римская церковь соперничала с церковью Константинополя. Казалось бы, все истинные католики-христиане должны были пребывать в восхищении от императорского указа, преследующего иудеев, язычников и еретиков. Однако не следует забывать, что каждый епископ христианской церкви стремился к тому, чтобы его признали патриархом, primus inter pares [177] , владыкой понтификом, Папой. Почти в то же самое время, когда Юстин опубликовал свой новый закон, епископ-патриарх Рима Гормизд умер и его место занял некий Иоанн. Можно себе представить, что Иоанн был весьма раздражен, когда обнаружил, что его на самом деле затмил епископ Константинополя. Император Юстин сильно расширил полномочия и поднял престиж своего патриарха Ибаса. Иоанн не мог претендовать на такую же поддержку со стороны Теодориха. Поэтому, естественно, у него самого, а также у его клириков и верных мирян появилась причина для недовольства королем. Но это бы еще можно было пережить. Гораздо хуже, что все христиане — и те, кто твердо придерживался вероучения Анастасия, и православная церковь в Восточной Римской империи, и католическая в Африке, Галлии и королевстве готов — объединенными усилиями всячески старались положить конец отвратительному попустительству Теодориха и его друзей-ариан по отношению к язычникам, иудеям, еретикам и всем остальным, кто не являлся христианами.
177
Первый среди равных (лат.).
Однако пока что тучи, собиравшиеся над горизонтом нашего готского королевства, были еще далеко не такими мрачными, как те, что сгустились прямо над нашими головами. Мы, ближайшие соратники Теодориха, боялись теперь, что очередной приступ безумия может повредить репутации короля, а то и вовсе свести на нет его многочисленные достижения. Но даже если бы Теодорих пребывал сейчас в самом расцвете своей умственной и физической доблести, все равно нельзя было упускать из виду его возраст. В недалеком будущем он неизбежно должен будет умереть. Даже если смерть окажется благосклонна к нему и наступит прежде, чем его все возрастающее безумие сможет нанести вред его королевству, кто станет наследником престола? Кто будет в состоянии принять на себя миссию достойно продолжить его дело? Увы, мы не видели человека, который в будущем способен был подхватить и надеть на себя мантию короля, которого по праву называли Великим.
Наследником номер один, разумеется, считался Аталарих, внук Теодориха, живший в Равенне. Но в тот год, который я описываю, наследному принцу только-только исполнилось шесть лет. Если он унаследует трон, то королевством какое-то время будет править его мать-регентша, — а к Амаласунте, вы и сами уже это поняли, в готском королевстве относились с такой же любовью, как к Феодоре в Восточной Римской империи. Даже если предположить, что страна выдержит ее правление до тех пор, пока Аталарих не достигнет зрелости, какого короля к этому времени из него сделают? Позвольте предложить вашему вниманию одну зарисовку.
Как-то раз я и еще трое приближенных к Теодориху старших генералов находились в приемной его дворца, ожидая аудиенции. Мы развлекались, стараясь превзойти друг друга в военных историях, когда дверь вдруг отворилась и в комнату шаркающей походкой вошел юный принц Аталарих. Очевидно, они с матерью в тот день тоже посетили дворец, небось Амаласунта решила в очередной раз выплеснуть свое раздражение. Так или иначе, мальчишка ревел в три ручья, при этом одной рукой он тер глаза и хлюпающий нос, а другой — свой зад.
Генерал Тулуин нахмурился и сказал:
— Ну ладно, парень, успокойся. Кто тебя обидел?
— Амма, — прохныкал мальчик, между всхлипами и вздохами. — Амма отшлепала меня своей сандалией.
Тулуин изменился в лице, но промолчал.
А генерал Витигис рявкнул:
— Надеюсь, Аталарих, ты сотворил что-то поистине героическое, раз заслужил такое наказание?
— Да ничего я такого не сделал, — зарыдал он, размазывая слезы, — всего-то навсего получил выговор… от моего грека-воспитателя… за то, что неправильно написал слово andre'ia… [178] а Амма услышала…
178
Мужество, доблесть (лат.).
Все еще плача и потирая себе все места, принц выплыл из комнаты. Какое-то время боевые генералы молчали, изумленно глядя друг на друга. Затем Тулуин с недоумением произнес:
— Во имя огромных яиц всевышнего Вотана! Скажите, это правда или мне показалось, что я сейчас видел острогота из рода Амалов — мужчину-острогота, — скулившего и пищащего?
— Причем после того, как его наказала женщина! — воскликнул генерал Тулум, которого ничуть не меньше возмутило это происшествие. — И ведь он позволил женщине выпороть себя!