Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка
Шрифт:
Соа завершил свой рассказ следующим образом:
— Я решил, что лучше не стоит обращаться к Одоакру с просьбой от Теодориха, который в свое время убил его отца. Поэтому я отбыл восвояси, надеясь лишь на то, — маршал кивнул в мою сторону, — что моему молодому коллеге повезет больше. — После этих слов Соа пошутил, насколько я помню, единственный раз за весь этот день: — Ну а копченую голову я на всякий случай сохранил, вдруг она кому-нибудь пригодится.
Теодорих рассмеялся и заметил:
— Если бы даже Соа смог договориться с Одоакром, нам все равно понадобилось бы одобрение Зенона. А теперь, поскольку я уже заключил договор с Зеноном, меня ни капли не волнует, что по этому поводу думает Одоакр. Эти земли в Мёзии, которых я долго добивался, теперь принадлежат нам, consueta dona готам станут выплачивать снова, а звание magister militum praesentalis принадлежит мне.
Я сказал:
— Но, как я уже говорил тебе, Зенон от души надеялся, что ты не получишь этот пергамент. И хотя мы сумели его обмануть, как ты думаешь, не попытается ли теперь император Востока дать обратный ход?
— Не сомневаюсь, что он бы очень хотел этого, но вряд ли сможет. Как только Сванильда прибыла сюда, я тут же отправил гонца, велев ему скакать во весь опор. Гонец этот отвез Зенону послание, в котором я выражал ему сердечную благодарность и заверения в верности, а заодно просил поскорее прислать легионеров, чтобы освободить меня от управления Сингидуном. Судя по тому, какой он прислал мне ответ, Зенон с трудом смог скрыть удивление — и даже неудовольствие, — но, акх! — хитрец попал в расставленную им самим же ловушку. Да к тому же он был слишком занят тем, что происходит в Риме: это важнее, чем противостояние между Теодорихом Амалом и Теодорихом Страбоном.
— А еще, — предположил я, — к этому времени Зенону уже могли намекнуть, что Страбон не был ему до конца верен и не являлся таким уж сговорчивым сторонником, каким притворялся.
И я подробно пересказал Теодориху все, что Страбон поведал по секрету «Амаламене»: объяснил, что его сын, Рекитах, хотя формально и являлся заложником в Константинополе, на самом деле был отнюдь не дорог отцу. Так что у Зенона не было возможности манипулировать им. К тому же Страбон ожидал, что со временем Зенон пошлет его изгнать скира Одоакра из римского королевства. Я повторил слова Страбона: «Если один чужеземец сумел достичь столь высокого положения, то это вполне может сделать и другой», — и он, разумеется, имел в виду Одоакра.
Тут глаза Теодориха задорно блеснули, и он спросил:
— Ты предлагаешь привести в действие план Страбона? Хочешь, чтобы я сам изгнал Одоакра и вместо него стал правителем Западной империи?
— У тебя, по крайней мере, есть право объединить всех остроготов под своей властью, — заметил я. — У Страбона в Константиане были сплошные беспорядки, вся Скифия находилась в смятении. Ну а теперь, когда Страбон мертв и все его подданные и земли остались без правителя, ты, которого сам Зенон назначил magister militum praesentalis, запросто можешь стать настоящим королем всех остроготов, даже не взмахнув мечом.
— Все это звучит великолепно, за исключением одной маленькой детали, — вставил маршал Соа. — Страбон-то не умер.
Я решил, что выпил слишком много меда и ослышался: такого просто быть не могло. Видимо, на лице моем отразилось глубокое разочарование, поскольку Теодорих бросил на меня сочувственный взгляд.
— Пока ты с огромным трудом возвращался сюда, Торн, посланцы из Константианы уже добрались до Константинополя, Равенны, Сингидуна и всех других больших городов, включая и Новы. Они сообщили, что Страбон сильно искалечен, даже изувечен, но жив.
— Это невозможно! — выдохнул я. — Мы с Одвульфом оставили его умирать, отрезав негодяю все четыре конечности. Я сам видел, как Страбон истекал кровью, даже губы его были синими.
— Я не сомневаюсь, что ты достойно ему отомстил, Торн. Посланцы сказали, что Страбон прикован к постели и к нему никого не пускают, за исключением двух-трех самых искусных и доверенных лекарей. Так что очень похоже, что он превратился в человека-свинью, все совпадает с твоим рассказом. Видимо, его, тяжело раненного, нашли прежде, чем он истек кровью. Однако было объявлено, что тут не обошлось без провидения, божественного вмешательства.
— Что?
— Посланцы сообщили, что Страбон якобы снова обратился к Богу и поклялся, что с этих пор станет примерным арианином.
— Ну теперь это ему не составит труда. Но что это на негодяя вдруг нашло?
— Страбон якобы желает возблагодарить Господа за чудесное избавление от смерти и дальнейшее исцеление. Он приписывает это тому, что испил молока Пречистой Девы.
6
Впоследствии мне довелось увидеть Страбона лишь еще один раз, да и то издали, причем это произошло несколько лет спустя. Об этой нашей встрече я расскажу в свое время.
Сейчас лишь упомяну, что бывший нечестивец и тиран, казалось, и впрямь решил соблюдать обет, который дал на пороге смерти, и стал милосердным и кротким христианином. Люди непосвященные, не знавшие, что теперь Страбон сделался жалким калекой, страшно дивились тому, что он больше никогда не ездил верхом, не брал в руки оружия, не насиловал девственниц и лично не водил своих воинов в битву или на грабеж. Монарх вел затворническую жизнь, подобно живущему в пещере анахорету, который совершает в одиночестве свои молитвы. Единственной спутницей Страбона, как было официально объявлено, стала его новая жена Камилла, мать их новорожденного сына Байрана. Однако женщина эта, будучи глухонемой, не могла рассказать ничего о жизни императора. Несколько высокопоставленных офицеров, которых допускали к Страбону, чтобы они могли получить от него приказы и наставления, выходили из покоев короля, храня такое же молчание, как и его глухонемая супруга.
Естественно, я поверил в истории о затворничестве Страбона, потому что знал его истинную причину. Больше всего меня изумило, что жалкая и уродливая служанка каким-то образом ухитрилась выйти замуж за короля и так возвыситься. Без всяких сомнений, Камилла смогла сделать это, дав понять Страбону, что одно из его пьяных изнасилований привело к тому, что она забеременела, — а вы прекрасно знаете, как страстно мечтал старик еще об одном сыне. Разумеется, у него было больше причин жениться на служанке, чем у Теодориха вступать в законный брак с Авророй. Я рассудил, что, поскольку теперь Страбон был не в состоянии найти достойную замену неряшливой Камилле, он решил остановиться на той королеве, которую мог заиметь.