Хмара

Фетисов Сергей Григорьевич

Теперь-то Никифор сообразил, куда он попал и почему здесь такой тяжелый, пропитанный вонью воздух. Догадался, что сидевшие в кладовках люди приняли его за полицая. На какое-то мгновение показалось, что дурные предчувствия оправдались, промелькнула горькая мысль: «Сам пришел в тюрьму…» Но потом все в нем бурно возмутилось против нелепости происшедшего. «Откуда они могли узнать, кто я таков? — лихорадочно заработал разум. — Нет, конечно, тут какая-то ошибка!..»

— Откройте! Немедленно откройте! — закричал он, барабаня кулаком по дубовым доскам.

На

веранде раздался взрыв хохота.

— Я вам пошучу, мерзавцы! — заорал Никифор. — Сегодня же сообщу коменданту района!

Хохот на веранде постепенно сменился настороженным покашливанием, и Никифор понял, что выбрал верную тактику.

— Да я вас всех, с-сукиных детей, так-перетак!.. — продолжал он разоряться, и у него захватило дух от собственной наглости. — Вы у меня насидитесь в комендатуре!.. Где Эсаулов?

Эсаулов сам пришел на крики, увидел перетрухнувших полицаев и понял, что те нашкодили. А посему рявкнул на них таким голосом, что те мигом обрели несвойственную живость.

Звякнул отодвигаемый засов, и Никифор с видом оскорбленного достоинства вышел на веранду. Эсаулов смотрел на красное от гнева лицо человека на костылях озадаченно, полицаи — виновато. Все ждали, что же он теперь будет делать, что скажет?

— Господин Эсаулов, — сказал Никифор. — Мне надо побеседовать с вами.

— Милости просим, — пожевал губами Эсаулов и направился ко второй, выходящей на веранду двери. Именно в эту дверь надо было идти Никифору. Но откуда он мог знать!..

В этот день Эсаулов замещал Раевского по случаю его отъезда. Сказал Раевский, что едет в Никополь по служебным делам, но все знали — на базар. Шила в мешке не утаишь, а воз, груженный продуктами, подавно скрыть невозможно.

Усевшись за стол Раевского, Эсаулов сиял и положил слева от себя фуражку, разгладил бороду и деревянно выпрямился, словно позируя перед фотографом.

— Я слушаю, — сказал он медленно и важно.

— К великому сожалению, — начал Никифор подрагивающим от волнения голосом, — я буду вынужден, господин Эсаулов, сообщить в комендатуру…

Он продолжал тактику ошеломления, да и, собственно, ничего другого у него не оставалось. И он, как говорится, попер напролом:

— Я усматриваю крупные непорядки, наносящие вред нашему общему делу. Вы сами видели в окно, как часовой не пропускал меня в сельуправу. А если я пришел сообщить о спрятавшихся коммунистах…

— Где? Каких? — выдохнул заместитель старосты.

— Это я к примеру, — пояснил Никифор. — Но в случае обнаружения подозрительных лиц, как это было в Каменец-Подольске, я сочту долгом сообщить об этом. Тамошний комендант лично благодарил меня за сотрудничество.

Никифор остановился, чтобы дать собеседнику оценить значимость сказанного. Эсаулов прикрыл глаза кустистыми бровями, гмыкнул и вновь неестественно выпрямил спину. «Позвоночник у него болит, что ли?» — успел подумать Никифор, вытаскивая из кармана справку, написанную Зоей Приданцевой. Он протянул ее Эсаулову таким образом, чтобы была видна печать с немецким крючконосым орлом.

С

важным видом Эсаулов развернул документ. Прежде чем приступить к чтению, зачем-то вынул из кармана карандаш, затем достал крохотный дамский платочек и дотронулся им до носа, хотя видимой надобности в этом не было. Все его движения отнюдь не были рассеянными, а носили торжественно-показной характер.

«Зачем он ломается передо мной? Какая в том надобность?» — не без удивления подумал Никифор. Мелькнула догадка: «Он играет роль начальника, повторяет чьи-то жесты!» От того, что он понял, Никифору стало весело, и он внезапно успокоился.

Между тем заместитель старосты напряженно раздумывал: «Черт его знает, в самом деле — нажалуется еще!.. Этот хромой связь с немцами имеет, недаром у него документ… Вызовут в комендатуру, а там доказывай, что не верблюд…» Поразмыслив, Эсаулов пришел к выводу, что ему следует вести себя осторожно.

— Не извольте обижаться, господин… — Эсаулов заглянул в справку, — господин Махин. Ужо я пропесочу бездельников!

А Никифор охотно шел навстречу:

— Очень жаль, господин Эсаулов, что так произошло. И, главное, в первое наше знакомство. Ведь я намереваюсь некоторое время пожить здесь у тетки Дарьи Даниловны Козловой, знаете её?

— Как же! Ить мы в одном конце проживаем, — обрадовался Эсаулов. — Я ей, сердешной, еще дров помог в одночасье привезти. Никак, на медовый спас это было… Да еще наказал: будет в чем нужда, заявляйся до меня — помогу, — беззастенчиво врал Эсаулов.

— Так вы разберитесь со своими людьми, — Никифор мотнул головой в сторону двери и, поднимаясь с табурета, спокойно протянул руку за документом. — Из уваженья к вам, поверьте… Не хотелось бы выносить сор из избы.

— Чего уж там, господин Махин! Свои люди — сочтемся, — заверил Эсаулов.

— Я, собственно, зашел, — сказал Никифор, пряча справку в карман, — чтобы оформить свой приезд.

— Какие там оформленья! — махнул рукой Эсау-лов. — У нас, чать, не в городе. Знаем о проживаньи, и ладно. А на работу мы тебя пристроим. Вот в полицию людей надоть, да какой же из тебя полицай?! — с огорченьем сказал он, глядя на костыли.

— Активно буду сотрудничать по выздоровлении, — пообещал Никифор.

— Гм… Ну, да я напишу зараз записку Крушине Иосифу Давыдовичу — он голова колгоспу… тьфу!., сельхозобщины «Вторая пятилетка». Он тебя пристроит.

На клочке какой-то ведомости Эсаулов вывел корявыми буквами неграмотно:

Иосип Давыдыч нады работу падателю этай бамаги гаспадину Махину Эсаулов.

Расстались они, можно сказать, довольные друг другом.

Уже за воротами Никифор услышал раскаты баса Эсаулова, крывшего своих подчиненных распоследними словами.

Навстречу Никифору от плетня отделилась тоненькая фигурка. Это была Маруся. Следом за ней качнулась женщина, закутанная в старый платок.

— Мы больше часа дожидаемся, дядя Митя, — сообщила Маруся, посматривая снизу вверх острыми, любознательными глазенками.