Хмурый Вангур
Шрифт:
— Товарищи, тут недалеко, на том склоне, пещера! Кто со мной? Алексей Архипович, можно?
— А почему это вы оказались «на том склоне»? Вы же с Крутояровым должны быть.
— Просто я… ходила размяться. Ну, Алексей Архипович, можно? Я с Васей схожу.
Василий Куриков уже готов был вскочить, но его отец, оторвавшись от куска дерева, из которого он что-то вырезал, поспешно и недружелюбно возразил:
— Вася со мной ходить будет. Место смотреть надо, птицу кушать стрелять надо. Сиди, Вася, покури… Манси под землю гулять нельзя. Там духи. Шибко злые. Нельзя духов дразнить. Шайтан сердиться будет.
Наташа хотела ему возразить, но Куриков не замолчал — он просто перешел на мансийский язык.
— Понятно? — Кузьминых чуть приметно улыбнулся. — Духи. Давайте-ка… на свое рабочее место. Двинулись. — Он легонько подтолкнул Наташу.
— Но, Алексей Архипович, это же безобразие: на тридцать восьмом году советской власти — и вдруг духи! И Василий его слушает!
— А вы что, и в шайтана не верите?
Профессор спросил это очень серьезно. У него такое бывало: скажет что-нибудь — и не знаешь, смеяться или плакать. Наташа рассмеялась.
— Ох, и возьмусь я за этого старика!
— Перевоспитаете?
— Обязательно.
Увы, проверить талант Наташи на ниве культурного просвещения не удалось: Пушкарев заявил, что уже завтра они выходят в путь, на Вангур. А вести их туда должен был старый Куриков.
С утра группа Пушкарева еще помогала геологам на Ключ-камне, а после обеда занялась своими делами. Николай и Юра проверяли инструмент и снаряжение. Пушкарев засел вместе с Куриковым за карту: решил еще раз уточнить детали маршрута. Особенно интересовали его притоки Вангура. Куриков рассказывал о них скупо, некоторые он не знал вовсе. Про среднее течение Вангура сказал:
— Не знаю, не ходил.
— Может, слышал от других? Берега там какие?
— Не ходил. Тут ходил, там — не ходил. Манси не ходят. Худое место.
В урмане есть такие уголки, куда манси действительно не заглядывают. Трудно ли туда попадать, нет ли там зверя или все еще, по старой памяти, действует древний запрет шаманов — и то и другое старики объясняют одним понятием: «худое место».
— «Худое»… — Пушкарев усмехнулся. — Вот мы и посмотрим, что это за место.
Куриков взглянул на него с недоверием и затаенным страхом, но промолчал. Послышались громкие голоса: с работы возвращались Кузьминых и его помощники. В маленьком полотняном городке сразу стало оживленно.
Наташе не терпелось, и тут же, у палатки, она разостлала брезент и мигом оборудовала что-то вроде походной лаборатории. Все смешалось здесь — и образцы горных пород, и склянки с препаратами, и спиртовка, и лупы, и микроскоп.
— Ой, товарищи! — Она подняла голову от лупы, лицо ее сияло. — Смотрите…
Профессор увидел, как разом повернулись к ней Пушкарев и Николай.
— Смотрите, Николай, — заключила Наташа, — какое интересное включение!
Николай сразу вскочил и подошел к ней, и сразу потускнел Пушкарев.
Профессор отвернулся. Пушкарев нахмурился и начал разжигать дымящуюся трубку.
— У тебя все готово? — повернулся он к Курикову, забыв, что этот вопрос задал ему всего лишь час назад.
— Все, все, — закивал старик. — Нож есть, ружье есть, порох, ноги — все готово.
Пушкарев встал. Лицо его сделалось прежним — спокойным, суровым, и только чуть глубже обозначилась складка между темными неровными бровями. Он подошел к Юре и молча наблюдал за его работой.
— Это выбрось. — Пушкарев взял и повертел на ладони складной столовый нож с вилкой. — Лишняя тяжесть. — Юра согласно кивнул. — И гитару не забудь оставить здесь.
Юра вскинул на него гневные глаза:
— Ну да!
— Да, да. Придется, друже, оставить здесь, — твердо сказал Пушкарев.
Юра посмотрел на него как-то странно и неожиданно смирился:
— Понятно…
В этот вечер уже не было того веселья, что шумело здесь вчера. Ужинали быстро, деловито. А потом долго сидели у костра и говорили о чем-то совсем незначительном, неважном.
В стороне, привалившись к большому валуну, грустил с гитарой Юра, рассеянно перебирая струны. Подошла и присела на валун Наташа. Она переоделась в платье и потому выглядела необычно нарядно. Помолчала, потом тихо попросила:
— Юрочка… что-нибудь на прощание…
— Изволите желать веселенького?
Вопрос звучал явно саркастически. Но Наташе было не до этого, и возразила она вяло:
— Не надо веселого. Что-нибудь такое… Ну, понимаешь…
Конечно, Юра понял. И все у костра замолчали.
Это была песня. Никто не знал ее, но это была песня. Потому что Наташа запела.
Песня была про любовь, вернее — про мечту о любви, мечту страстную, свежую и туманную. Как юность. В песне говорилось о любимом, которого девушка еще не знала, но который должен прийти. И должен быть он сильным и большим, очень хорошим, храбрым и умным. Самым хорошим на свете. Она не знала, кто он, когда и как к ней придет, но знала: придет.
Может быть, Наташа притворялась? Кто скажет! Такие были у песни слова.
Николай слушал ее так, будто знал: слова о любимом относятся к нему. Светло задумался о чем-то Пушкарев. Насупил косматые брови профессор; рассердился, что ли, на свою давно прошедшую молодость?
Пушкарев взглянул туда, откуда доносилась песня. Красиво и четко на фоне догорающей зари темнел силуэт Наташи. Вдруг силуэтов стало два. Борис Никифорович оглянулся: место Николая у костра стало пусто…
Томми понял своего друга: посмотрел на хозяйку, на Пушкарева и, словно хотел утешить, уткнулся мордой в его колени.