Хобо
Шрифт:
Клубная программа закончилась, на повестке дня теперь была программа домашняя. Дело в том, что одна из вампирок стала манекенщицей, думаю, не без помощи Барона. В этот день у нее была первая съемка, и теперь она в знак благодарности устраивала «вечеринку». Для Барона и его «команды». От таких приглашений не отказываются — и вовсе не из-за того, что это возможность развлечься, просто этого требует корпоративная дисциплина «команды». Ладно, нормально, что касается меня, алкоголь был неотъемлемой частью моей работы. Одной пьянкой меньше, одной больше, чего тут оправдываться?
Квартира была «папина и мамина», безумно комфортабельная и пестрая, как камень тигровый глаз: массивные каменные лампы и абажуры, похожие на препарированные крылья фламинго с ориентальными узорами-талисманами, вазы из китайского фарфора и из «европейской» глины, смертоносно тяжелые, хрустальные миски для фруктов, растущих в джунглях, массивные медные подсвечники, мемуарные сувениры с блошиных рынков, разбросанных по всем столицам мира, зеркало от пола до потолка, экзотические красно-зелено-коричнево-желтые растения с латинскими и индийскими названиями, которые невозможно выговорить, встроенные шкафы, замаскированные художественными репродукциями. Да, здесь было много, много купленного искусства, но не было и следа от тех, кто вбухал сюда столько деньжищ. Просто невозможно было представить, что здесь живут какие-то родители. Может, и они где-нибудь устроили вечеринку в честь будущей карьеры дочери. Меня очень забавляла эта воображаемая картина: до тошноты воспитанные фэнси-старперы зажигают перед своими утомленными сверстниками, убеждая их, что отставать от своих детей вредно для здоровья. Правда, возможно, что на самом деле папа был владельцем
Разумеется, в центре квартиры, она же художественная галерея, находился Его величество Бар, встроенный в стену «салона для приема гостей», он был похож на камин без пепла и углей. Думаю, весь этот, простоявший несколько войн, алкоголь горел дольше, чем самые благородные дубовые и буковые поленья. Такая компания безусловно располагала к хорошему настроению.
Значит, как я уже сказал, вампирок было три, и каждая из них старалась быть в центре внимания, добиться чего было совсем не легко. Во-первых, здесь были и другие женщины, игравшие в разврат, во-вторых, большинство присутствующих мужчин сгорало от желания угостить Барона своим «эксклюзивным» трипом. Братва разыгрывала спектакль для своего хозяина. Барон приглядывался к предложениям, но не форсировал. Он их спокойно взвешивал. Я имею в виду людей, а не их трипы. Кроме того, он берег себя для виновницы торжества. Все присутствующие знали, кого Барон будет трахать этой ночью. Для начала. Я наблюдал за тем, как он рассматривает своих наемников и свою напарницу по сегодняшней ночной ебле. Он ничего не излучал, только впитывал. Этот спокойный, всасывающий взгляд заставил меня задать себе вопрос, а бывало ли с Бароном такое, чтобы кто-нибудь сорвал его планы, ну хотя бы в отношении траханья. Вот ведь чудеса, алкоголь сделал меня раболепным. Но особого беспокойства у меня это не вызвало. Из всех, кто здесь был, больше других должна была беспокоиться виновница торжества. Ее ждал напряженный, эмоциональный труд, труд, требующий и инициативы, и умения покоряться, а сейчас ее окружала химическая атмосфера, противостоять которой было нелегко. Барон дал ей немного помучиться, а потом увел в другую комнату. Ему не хотелось соваться в пизду, мертвую от наркотиков. Кстати, у него был очень, очень правильный подход к ебле. Когда дама валится с ног от выпивки и дури, тут не до удовольствия, остается только хлестать ее по щекам, пока трахаешь, но от такого быстро устаешь, конечно, если ты не из тех.
Как только Барон удалился, чтобы довести до логического завершения дело, из-за которого пришел и ради которого привел сюда нас, начался полный бардак. Все хотели «чего-нибудь покрепче» и скоро вообще перестали замечать друг друга. Одна из оставшихся двух вампирок не скрывала ярости, вызванной предпочтением Барона. Не знаю, была ли она взбешена тем, что пролетела мимо ебли с Бароном, после чего могла бы без забот прожить целую неделю, или тем, что до утренней зари Барон ей все-таки вставит, но будет это только после того как он оттянет ее соперницу так, что после нее она вся провоняет чужой расквашенной пиздой. А вдруг еще Барон пожелает отсос с продолжительным вылизыванием… Такая грязь, это был перебор даже для нее. Она не переставала фыркать, даже когда нюхала, так что пришлось обратить ее внимание на то, что «это же кокс, детка» и что он на дереве не растет. Если бы могла, она бы всех их повесила на этом самом дереве. Очень быстро она тотально улетела и, цепляясь то за одного, то за другого, с трудом заковыляла в сторону ванной. Она успела раньше меня, а у меня алкоголь переместился из головы в мочевой пузырь, и мне не оставалось ничего другого как переминаться с ноги на ногу перед дверью ванной и молить Бога, чтобы она вышла как можно скорее. Она вышла на удивление быстро. На ногах продержалась до первого дивана и заснула еще до того, как на него рухнула. Я глубоко вдохнул воздух, голубоватый от дыма, и шагнул в ванную, весь сжавшись. Молниеносным движением расстегнул ширинку, вытащил искомое и выпустил первую струю прямо на сидение и плитки. Я даже не закрыл дверь. Последовала вторая струя, на этот раз я попал в унитаз. Найдя траекторию, я с блаженством продолжил отливать. Потом нажал ручку сливного бачка и тут увидел огромную какашку, которая застряла в горловине унитаза. Как здоровенный трехконечный крючок для ловли очень крупной рыбы в канализации. Вода ничего не могла ей сделать — ни сдвинуть с места, ни, тем более, расчленить на куски. Нагнувшись, я внимательно рассмотрел ее. В длину она была, должно быть, сантиметров тридцать. Ничего подобного я никогда в жизни не видел. Ну и ну, какая же должна быть дырка в жопе у этой вампирки, подумал я, удивленный и даже ошеломленный, не снимая руки с ручки бачка. Какашка наблюдала за мной очень, очень спокойно, она не воняла и была гладкой как пивная бутылка. Что же эта девушка сделала с собой, что высрала такое чудо? «Эй, люди!», закричал я, «Идите сюда, смотрите!». Один за другим, вся компания собралась в ванной и уставилась на этого питона из говна. Все недоумевали, как ей это удалось. Это было ее величайшим произведением. Третья вампирка предложила: «Давайте ее выебем», но победил коллективный скепсис. «Теперь уже поздно». Мы несколько раз спускали воду, пытались лить из шланга с душем, открутив кран до максимального напора. Бестолку. Говно победило. Мы чувствовали грусть и усталость. Больше ничего нельзя было сделать. Вечеринка закончилась.
*
Я нализался, обкурился, от скуки нажрался, смешал все, что можно. Одному Богу известно, чем я себя пичкал в тот вечер. А потом вырубился. Обрыв пленки. Блэкаут[19] поджидал меня на старом месте. Мой безымянный Ангел Хранитель дал мне ногой под зад, и я снова был в дороге. Фильм прерывался по мере моего передвижения, каждый раз, когда я останавливался блевануть, ко мне ненадолго возвращалось сознание. Я шагал, согнувшись пополам, в положении молящегося, пересчитывал бордюрные камни, спотыкался, падал, стараясь упасть вперед, потому что живот не так уязвим, как позвоночник, ощупывал ободранные колени, кровь через брюки не просачивалась, обливался потом в пыли, а пыль была колкой как шлак. Ладони, локти, нос, лоб, подбородок — я чувствовал их только тогда, когда падал и нащупывал новую ссадину, новый порез, новую рану. Я был слишком не в себе, чтобы чувствовать боль. Чувствовал только мурашки, которые блуждали по моему телу. И головокружение, я прямо слышал, как крутится все у меня в мозгу. Я пробирался дальше и дальше через отвратительный утренний свет, этот скупой свет больного солнца падал на меня и только на меня. Я не смел глянуть наверх, знал, что вместо неба увижу драную грязную занавеску, за которой проглядывают какие-то дорогие мне, знакомые люди. Проклятье, я даже знаю, что они мне скажут: «Долго ж тебя не было, Хобо». Я рыскал взглядом вокруг себя, глаза вылезали из орбит и снова возвращались в глазницы. Нигде ни одного газона, скамейки или хотя бы припаркованного автомобиля, под который я мог бы залечь, спрятанный и защищенный, один на один со своим бредом, тошнотой, предательством. За мной оставались ошметки содранной кожи. Это хорошо, пронеслось вдруг в моей голове, где все было взболтано, ведь если я потеряюсь, по этим кусочкам можно проследить мой путь и где-нибудь меня обнаружить.
Стоп, погодите, я вовсе не хочу, чтобы меня нашли. Я возвращался домой — есть ли что-нибудь более грустное, чем это? Я проклинал свой вонючий страх, некоторое время это помогало мне сохранять себя как единое целое. Но длилось это не долго. Новый обрыв пленки.
Следующее, что я вспоминаю, это моя попытка открыть входную дверь. Ключ не входит в замок. Приходится присесть на корточки, чтобы попытаться засунуть его в замочную скважину. Прицеливаюсь снова и снова, держась другой рукой за дверную ручку, чтобы не загреметь вниз по ступенькам. Каждая новая попытка усиливает дрожь в руке, которая сжимает ключ. Я по-прежнему не попадаю ключом в скважину, но я слишком пьян, чтобы нервничать. Да и чего мне дергаться? Это ведь не обычная задача, это вызов. У меня в распоряжении все время этого мира. Кто это сказал, что замок легче взломать, чем открыть ключом? Никто? Отлично, значит, эта мысль принадлежит мне. Вот так открытие. Молодец, Хобо, ты действительно знаешь жизнь. Я настолько увлекся, обмозговывая тонкости жизни, что не заметил, как ключ попал в замочную скважину. Когда это наконец до меня доперло, я даже не особенно обрадовался. Все равно, рано или поздно это должно было произойти. В том смысле, что к каждому замку есть свой ключ. Что с того? Мне удавались и гораздо более крупные и глупые фокусы. Ну, ладно, с этим
Следующее, что я помню, — стены помогают мне, пока я прохожу через узкий коридор. Вхожу в тишину гостиной. Вижу брата, он лежит на полу, рядом с обеденным столом. Похоже, и у него была бурная ночь. Интересно, что за гулянка свалила его с ног? Обхожу стол и приближаюсь к нему, наклоняюсь и бормочу: «Скотина, где же твоя кондиция?» Не слышу ни храпа, ни стонов, ни вообще какой-нибудь реакции. Трясу его, но сам я в таких руинах, что у меня нет шанса сдвинуть его с места. Со стоном валюсь на бок. Боль в плече заставляет меня приподняться и расположиться на своей заднице. Сейчас бы мне не помешала сигарета. Да, мне нужна сигарета. И мне нужно пиво. Нет, нет, не думай о пиве, оно недоступно. По крайней мере, еще некоторое время. Ладно, сигарета тоже должна помочь. Вытаскиваю помятую пачку, сую в рот сигарету, но теперь никак не могу найти зажигалку. Где-то она притаилась, гадина. Зажигалки как зонты, вечно теряются и потом находятся, но никогда не бывает, чтобы нашлись в тот момент, когда действительно нужно. Раскинув ноги, поворачиваюсь и ощупываю карманы Бокановых брюк. Бестолку, зажигалки нет как не было. Хоть тебе газ, хоть бензин, нет зажигалки — нет огня. Зажав во рту сигарету с мокрым и помятым фильтром, я снова расталкиваю брата, но он по-прежнему — ноль внимания. Окаменел от дури и лежит как поваленный памятник. «Ну, ты, не позорь меня», пробубнил я и начал шлепать его по щекам, осторожно, но упорно, как это делают медсестры в кинофильмах, где они влюбляются в неправильного, неисправимого мужчину-пациента. А где тот мужчина, который не пациент, спрашивает моя внутренняя женщина, в то время как я сам спрашиваю себя, откуда взялась кровь на моих ладонях. Минуту назад ее не было, что за хрень? Тут я заметил, что глаза брата открыты, но он меня, совершенно точно, не видит. Взгляд у него очень, очень странный, какой-то тормознутый и стеклянный. Я схватил его за голову и заорал: «Какого хуя! То ты надо мной издеваешься, то пугаешь!”. Но не услышал его ликующего «Буу!». Я не отводил взгляда от его угасших глаз, в которых не было света. Потом отвел. Ёб твою мать, да его голова мокрая от крови, вся левая сторона! Засранец, когда же он научится быть осторожным! Надо остановить кровь, хотя бы руками. Я панически завертел головой, мне нужен был какой-нибудь платок, тряпка, полотенца все в ванной, перевязать рану подошла бы и скатерть, но скатерти тоже не было. Единственное, что оказалось под рукой, это пистолет. Он мне не поможет. Кровь сочилась между моими пальцами. Остановить кровь, остановить кровь. Стоп! Неужели я действительно видел пистолет? Что за глюки! Я узнал отцовский ТТ. Боже, за что мне такое! Мне казалось, что меня напополам распиливают пилой. Я услышал дыхание. Очень, очень громкое и хриплое дыхание. Я прижал ухо к груди брата. По-прежнему слышалось дыхание. Ёеее, это же мое дыхание, и оно словно говорит мне: «Все-таки он его нашел». «Все-таки он его нашел», повторяю я вслух и осторожно опускаю окровавленную голову на пол. Тише, нужно время, чтобы человек проснулся. Или заснул. Желудок поднимается к горлу, давит на глотку, надо встать. Иду на кухню, опираюсь обеими руками на раковину, меня рвет чем-то желтым и зеленым. На блевоту капают слезы. Возвращаюсь в гостиную, проверить, не кончился ли кошмар. Но то же самое тело не исчезло, по-прежнему лежит неподвижно. Отсюда оно выглядит как видение. Не решаюсь подойти. Стою в дверях и весь трясусь, охваченный лихорадкой и скрученный судорогой. В конце концов, чтобы полностью не развалиться на куски, поворачиваюсь и выхожу вон. Качусь вниз сквозь пустоту и остаюсь лежать на полу, под лестницей. Не хочу, чтобы брат видел как я плачу.
*
Вскоре понаехали. Каждой твари по паре, а особенно много ментов. Менты в форме и менты в костюмах и куртках, а кроме того их дотошные помощники: люди-фотографы, люди-пинцеты, люди-пакеты, люди-перчатки. Врач, который назывался патологоанатом. К одному из прибывших обращались «господин судья». Все они, разумеется, держатся очень деловито, знают, как вести себя в такой ситуации. Я чувствовал себя потерянным в этой толпе профессионалов, растоптанным, я был не в состоянии противостоять их любопытству. Инспекторы в штатском важничали, старались выглядеть серьезнее, чем сама судьба, они шныряли по всему дому, казалось, проходя сквозь стены, чтобы обнаружить, что скрыто под моющимися обоями, заглядывали за комод с антикварными часами, под диван с подушками, слежавшимися из-за сидения перед телевизором, рылись в личных вещах всей семьи безо всякой логики, искали прошлогодний снег, приподнимая простыни и покрывала на всех кроватях, одни из которых выглядели как брачные, а другие как добрачные, важно кивали головами и обменивались косыми взглядами. Человекообразные менты знали, что ищут, им нужно было узнать, как он откинул коньки. Они допрашивали всех, кто им попадался, особенно меня, при этом никто из них, ни один, не выразил своего соболезнования, и за это я был им благодарен.
Отец появился через некоторое время. После того как ему сообщили, что произошло, он первым делом бросился договариваться с родственниками, чтобы матери, пока, ничего не говорили и как можно дольше удерживали ее подальше от дома. Он считал, что ее нужно подготовить, он покупал себе время, чтобы оттянуть материнскую истерику и все остальные неизбежные ужасы, которые за этим последуют. Когда отец в конце концов приехал, он старался держаться собрано. Принимая соболезнования, он благодарил присутствующих так, словно извиняется перед ними за эту огромную и неожиданную неприятность. Я слышал его знакомый, хорошо смазанный, несколько оторопевший голос, голос человека, которого что-то, весьма шокирующее, оторвало от важных дел.
А потом его действительно оторвало: он увидел меня. Мне было очень, очень ясно видно, этого он не ожидал. Похоже, ему сообщили не все детали. Или же само собой подразумевалось, который именно из его сыновей может совершить такой беспардонный и глупый поступок. Он обезумевшим взглядом смотрел на стоявшее перед ним привидение. Привидение было слишком сильно похоже на его старшего сына. И было живым. Он затряс головой, не веря своим глазам. Его желтое до того момента лицо вдруг побледнело так, как будто в него выплеснули разом ведро побелки. Только тут он сломался. Молча похлопал меня по плечу, словно я совершил какой-то подвиг. Да, в его пафосном наборе способов выражения чувств имелся и этот джеклондонский жест потерпевшего поражение человека, который умеет проигрывать. Мне захотелось сказать ему: «Извини», и я так и не простил себе, что не сказал это. Должно быть, он почувствовал мое бешенство, потому что тут же шмыгнул к кожаным молодцам-ментам и потребовал, чтобы ему в деталях рассказали, что произошло. Судя по тому, как он себя вел, я сделал вывод, что с некоторыми из них он хорошо знаком. Официальные и благоухающие «афтершейвом» менты сообщили ему факты и реконструировали события. Бокан сначала сделал один выстрел в стену, они показали отцу отверстие, из которого была извлечена пуля, и только потом выстрелил себе в голову. Умный мальчик. Сначала опробовал пистолет, все-таки это был отцовский ТТ. Может быть, он засомневался, а вдруг это просто какая-то трофейная игрушка. Было бы унизительно приставить пистолет к виску, нажать на спуск и услышать «щелк», или не услышать ничего. В настоящую игру не ввязываются, имея в руке пистолет с пустым магазином или застрявшей в стволе пулей. Такой конфуз может стать унижением на всю оставшуюся жизнь. А Бокан не хотел, не дай Бог, оказаться таким юношей-неудачиком. Если уж собираешься что-то сделать, сделай как надо. Я почувствовал, что горжусь его мужским воспитанием. Он не обманул моих представлений о нем, даже несмотря на всю эту жуть. Да, люди, это мой декаденствующий брат. Моя плоть, моя кровь — я впервые думал о нем в таком духе. Он заслужил всю мою печаль. Пока отец объяснял, откуда у него пистолет и почему нет на него разрешения: «Зачем мне разрешение, если это подарок вашего шефа», сказал он, в комнату вошли двое с носилками. Они, вероятно, тоже были участниками официальной процедуры. Во всяком случае, они не казались более или менее важными или неважными, чем все остальные, кто находился сейчас в доме. Коротко подстриженный мент в двубортном клетчатом пиджаке подошел к ним и что-то сказал, тихо, но решительно и строго, словно допрашивая их. Разговор шепотом длился недолго. Самодовольный ментяра сделал им знак, они подошли к моему неподвижному брату, ловко и осторожно положили его на носилки и накрыли белой простыней. Простыня была свежевыглаженной, с выцветшей от стирки и кипячения печатью. Она показалась мне продезинфицированной. Я не отрывая глаз и затаив дыхание пялился на нее и чувствовал невыносимую жажду. Я бы не отказался глотнуть чего-нибудь из нашего домашнего бара. Но момент был неподходящим, потому что они были не гости.