Ход конём
Шрифт:
— Все, что можем, сделаем, — вздохнул Владимир.
— Если бы мы знали, что так все обернется, то договорились бы с «Центргипрошахтом» или с Ленинградским НИИ по дренажу... Вы нас, уважаемый Владимир Петрович, подводите! Да-да, подводите! Директивы нашей партии необходимо выполнять! — нахмурился Томах. Круглое лицо его побагровело, а короткая веснушчатая шея сделалась еще толще.
— Это уже не беседа, а упреки. Оставьте их, пожалуйста, при себе, — отрезал Владимир, поднимаясь со стула.
«Независимый молодой человек. Точь-в-точь как Петр Михайлович Кравчук некогда», — подумал Сидоров.
—
Владимир смотрел в пол. Ему был неприятен этот разговор, и он хотел поскорее уйти.
— Будем стараться, — сухо сказал Владимир, не поднимая глаз.
— Только, пожалуйста, не делайте никаких кардинальных изменений в системе дренажа, — поспешил добавить Томах. — Деньги на осушение Южного участка нам уже отпущены, забивные фильтры и крепление для подземных дренажных штреков мы уже заказали. Никаких новшеств нам не надо! А то Петрунин все уши мне прожужжал насчет поверхностного способа осушения... Все уже утверждено, забито!
«Ваша позиция мне давно известна, не надо повторяться», — подумал с досадой Владимир, вставая.
— Передайте привет Петру Михайловичу от его бывших студентов Галицкого и Сидорова! Кстати, как у него со здоровьем? Осколок из легкого ему так и не удалили? — Секретарь партбюро Галицкий, щурясь от табачного дыма, с чуть заметной улыбкой смотрел на Кравчука.
— Отец... не хочет делать операцию. Не решается. Извините, я опаздываю. До свидания.
По пятницам Владимир и Петр Михайлович уезжали вечером за город, на базу отдыха ВНИГИ. Младший брат Владимира Саша оставался дома; у него были лекции в университете.
Базу отдыха построили лет пять назад на берегу Киевского моря. Здесь, среди старых сосен, стояли симпатичные домики, деревянные навесы для машин. Был тут и открытый плавательный бассейн на восемь дорожек, спортивные площадки и даже свой институтский катер. Отдыхай, как душа пожелает.
Утро в субботу выдалось теплое, погожее. Солнце исполосовало лес длинными янтарными стрелами... После завтрака Владимир поставил на воздухе две раскладушки: в тени под сосной — для отца и возле самой воды — для себя.
Петр Михайлович облачился в пижаму и, взяв под мышку кипу газет и журналов, пошел следом за сыном. Это был тучный, широкогрудый мужчина с вялыми, неторопливыми движениями. Венчик седых волос на крупном породистом черепе, густые брови, торчащие, как иголки у ежа, утомленные глаза, лишь изредка вспыхивающие, словно угли под пеплом, свидетельствовали о человеке некогда энергичном, решительном, а сейчас — равнодушном ко многому, уставшем от бренной жизни.
Петр Михайлович медленно опустился на шаткую раскладушку и поморщился, точно от зубной боли.
— Сходи к коменданту, пусть поменяет это старье. — Петр Михайлович выпятил круглый живот и ткнул пальцем в брезент. — Скрипит так, что мозги лопаются.
— Если хочешь, ложись на мою.
Петр Михайлович раздраженно махнул рукой.
— Тебя просить — все равно что с сосной разговаривать.
Бросив на траву газеты и журналы, он отправился к коменданту.
Владимир долго смотрел отцу вслед. Все ему не так. Ворчлив стал, как старая барыня. То — принеси, это — подай...
Воротился Петр Михайлович минут через пятнадцать. И не один, а с комендантом Бузуновым. Тот держал новенькую алюминиевую раскладушку, еще не распакованную, а носовым платком утирал красное лицо.
Владимир разделся и лег на живот, упершись подбородком в локоть. Лениво отмахнулся от назойливого овода... Солнце пригревало все сильнее, пахло водорослями, вода у берегов кое-где цвела, была темно-зеленой от глянцевитой ряски, над которой летали стрекозы.
Словно иной мир... Интересно, что сейчас делает Виноградова? Настырная особа, но симпатичная... А Петрунин, конечно же, в дренажной шахте. Тяжело ему одному... Ну, а что же все-таки происходит в моей жизни? Откуда эта непроходящая грусть? «Вперед бы я тебя пустил, но за спиной не оставил». Это Коля Сочнев сказал, начальник отряда на первой практике, а он слов на ветер не бросал. Но почему, почему он так сказал? Да-а, тот полевой сезон надолго запомнится. И Сочнева тебе никогда не забыть, и ту страшную термокарстовую воронку, где все произошло... Но все-таки: почему Коля так сказал, когда делился последним сухарем?
Сквозь дрему Владимир услышал, как к отцу подошел профессор Теплицкий, и спустя несколько минут загремели шахматы.
— Ну, достопочтенный Петр Михайлович, держитесь! Сегодня, батенька, я с вами расквитаюсь сполна, вот увидите...
— Посмотрим, посмотрим... Ваш ход, Никанор Федорович.
— Я всегда готов. Прошу!
Горьким был теперь вкус ржаного сухаря... Солнце зашло за тучу. За все в жизни надо расплачиваться жизнью. Отбери он, Владимир, пробы воды из этого коварного термокарста на неделю раньше, когда лед еще был крепок, и Коля Сочнев не полез бы туда! И не было бы на маленьком кладбище в далеком заполярном поселке геологов еще одного деревянного памятника с красной звездочкой на верхушке... А теперь — нет покоя. Нет и никогда не будет. Все взаимосвязано... Мир тесен, и жизнь одна.
Отдыха душе не было.
Перед самым обедом, когда Владимир сварганил на газовой плите походный суп, к домику подошел как всегда безукоризненно одетый и самоуверенный научный руководитель его диссертации Игорь Николаевич Боков.
— О-о, да вы, Владимир Петрович, работаете, как заправский шеф-повар, — улыбнулся он, растягивая тонкие, бледные губы.
— Стараемся... Присаживайтесь, пожалуйста. Я сейчас позову отца — и будем обедать.
— Спасибо... Через полчаса я зван в гости к нашим соседям — кибернетикам.
Гость пошел к шахматистам. Окинув быстрым взглядом расставленные на доске фигуры, похвалил позицию белых, то есть Теплицкого; поинтересовался, отчего никто не идет купаться. Солнышко светит, вода — теплая, чистая. Во-он ее сколько — целое море...
— Да, вода действительно хорошая, — отвечал рассеянно Петр Михайлович, уставившись в доску. Потом поднял голову, с чуть уловимой усмешкой добавил: — И ее тут действительно много. Но — пока!
— Почему «пока»? Вы снова все о том же...