Ходи невредимым!
Шрифт:
Петляя, как лисица, Керим, как всегда, раньше свернул к базару и, только убедившись, что за ним никто не следит, юркнул под мост, а через некоторое время вышел с другой стороны в латаной мешковине с капюшоном, надвинутым на лицо, и, согнувшись, побрел к знакомой улочке.
Чуть горбится глинобитный забор. Вдали проходит верблюд, мерно звеня колокольчиками. Едва заметно из глубины выступает калитка. Зеленый жук вылез из расщелины и, кажется Кериму, насмешливо смотрит на него. Стараясь не вспугнуть жука, условно стучит Керим и скрывается в полумгле. И вот он уже в объятиях старика Горгасала.
– Тебя,
По веселому голосу и по расставленной на пестрой камке богатой еде Керим, раньше чем увидел, догадался о приезде Папуна. Несмотря на тысячи предосторожностей, предпринимавшихся Папуна, и сейчас, как всегда, встревожился Керим.
– Э, отвергающий веселье! – подтрунивал над испуганным другом Папуна. – Я для твоего спокойствия переоделся цирюльником и за сорок агаджа отсюда продал коня, которого купил, как только очутился во владениях ангела из рая Магомета. Своего оставил по ту сторону рая Теймураза… Никто не хочет лечиться пиявками, – говорят, сборщики шаха даром высосали даже нужную кровь. Пришлось мне, по бедности, за десять агаджа отсюда купить не верблюда, а тощего осла, которого я тащил на своей шее до последней деревни. Тут мне удалось избавиться от зазнавшегося ишака, не желавшего отойти от меня хотя бы на десять шагов и с вожделением взиравшего на мою шею. Вижу, Мзеха горит желанием знать, как я избавился от ишака? Я выбрал самую бедную лачугу и привязал к молотку калитки большой пучок свежей травы. Ишак, думая, что это его обычная полуденная еда, за которой я лазил по оврагам, снисходительно помахал хвостом и принялся жевать. Тут я поспешно привязал его к косяку двери и убежал, слыша за собой грозные призывы обманутого. Но Керим еще не доволен? Значит, я напрасно карабкался, как черепаха, по дну оврага?
– О мой ага! Каждый твой приезд да благословит аллах и да приветствует… ко тревога наполняет мое сердце.
– Э-э, лучше наполни себя вином. Уже сказал – ни человек, ни даже птица не лицезрели оборванного цирюльника с тощим выцветшим хурджини на спине.
Папуна извлек из хурджини бурдючок и перебросил его Кериму. О делах решили говорить в следующую ночь, ибо торопиться не к чему: Папуна пробудет здесь не меньше пятнадцати дней.
– Иншаллах, луна не опоздает благосклонно осветить путнику дорогу домой. Но разве близость войны не подсказывает торопливость? – удивленно спросил Керим.
– Подсказывает, – согласился Папуна, – потому сюда спешит мествире в короткой бурке и с ним четверо зурначей.
– Во имя неба, зачем им нужна смерть от руки Баиндура?
– Не прыгай так, вино расплескаешь. Их жизнь неприкосновенна, ибо они из Ферейдана. Что уставился на меня, как заяц на медведя? Или вправду не знаешь, что милостивый шах Аббас, растеряв половину грузин, угнанных из Кахети, поселил оставшихся в благословенной пустыне Ферейдана?
– Аллах видит, это мне известно.
– А разве тебе неизвестно, что, боясь, как бы голод не вырвал у него из алмазных когтей оставшихся в живых, изумрудный «лев Ирана» позволил кахетинцам ежегодно покидать Ферейдан на два месяца, дабы могли заработать для своей семьи на хлеб и воду…
– Да просветит меня Аали, да возрадует! Разве мествире тоже из Ферейдана?
– Для Али-Баиндура – да; для тебя, Керим, они из Тбилиси. Нарочно круг по желанию Димитрия
– Дорогой Папуна, что прельщает их в Гулаби?
– Раньше всего, моя Мзеха, желание царицы Тэкле, высказанное в прошлый мой приезд. Скоро царю Луарсабу минет тридцать шесть лет… В день его ангела моя маленькая Тэкле хочет обрадовать светлоликого грузинской музыкой… Видишь, дорогая Мзеха, заработок прельщает. По моему желанию мествире-зурначи, будто странствующие ферейданцы, повезли несчастным кахетинцам много персидских монет, одежду тоже… на двадцати верблюдах…
– А кто, мой Папуна, мог дать столько монет? – сокрушенно покачал головой Горгасал.
– Георгий дал… Георгий Саакадзе. Одежду для бедных Хорешани собирала у княгинь больше полугода. Вардан Мудрый тбилисских купцов обложил… От Кахети скрыли, боялись предательства.
«Как велик мой большой брат!» – Тэкле смахнула слезу, но вслух она тихо обронила:
– О мой дорогой Папуна, неразумное желание высказала тогда я, сердце требовало… Сколько хлопот, риску. А где петь мествире? Где играть зурначам? Ведь даже на базаре небезопасно им показаться. День ангела царя сердца моего… Но где, где им петь?
– Где же, как не у подножия башни, под окном царя и Баака?
Тэкле, вскрикнув, осыпала лицо Папуна поцелуями.
Она знала, сколько усилий стоит другу подготовить эту усладу для узника-царя.
Волнение охватило всех. Казалась непостижимым чудом грузинская песня в Гулаби.
– Почему молчишь ты, друг Керим? – вдруг оборвала радость Тэкле.
– О моя повелительница, я наполнен восхищением! Пожеланное тобою да исполнится, аллах приведет нас тропой счастья к берегу благополучия.
– На время оставь аллаха в покое и придумай, как убедить шакала не противиться воле шаха и свободно допустить певцов.
– Небо ниспослало мне мысль, и я от нее не отвернулся.
– Я не сомневался в милости неба. – Папуна похлопал по плечу Керима. – Эх ты, нелуженый котел, тебе давно пора советником шаха стать!.. Уже знаю, какой хитростью ты его перехитришь.
– Мой ага Папуна, если аллаху будет угодно, я стану слугой моего господина Георгия Саакадзе, ибо он уже помог мне отуманить искушенного во лжи и хитрости шаха. Но мой путь в Картли аллах протянул рядом с дорогой светлой, как луна в день ее рождения, царицы Тэкле, и да предопределит всемогущий счастливое возвращение на царство царя Луарсаба, и да исполнится…
Едва забрезжил свет, Керим направился к серединной башне. С удовольствием прислушиваясь к доносившимся стенаниям, он вошел в комнату сна. Баиндур так корчился на ложе, точно духи зла перепиливали его невидимой пилой.
Керим успокоил хана: гадалка всю ночь напролет варила трудное лекарство и поклялась – хан после трех чашечек совсем поправится. И, мысленно пожелав Али-Баиндуру, чтобы у него после третьей выпали все зубы, Керим поставил на стол сосуд с питьем, приготовленным стариком Горгасалом из опия и каких-то трав, наполнил принесенную чашечку и преподнес хану, но тот потребовал, чтобы «волшебный лекарь» глотнул первым. Смеясь, Керим исполнил законное желание. Выждав некоторое время, Баиндур наконец выпил содержимое чашечки. Вскоре его толстые губы расплылись в блаженной улыбке: «Клянусь рукою Аали, шайтан бросил свои шутки; теперь я погружусь в сновидения, и да вознаградят меня за муки ада сладострастные пери!»