Холгол (Край земли - 2)
Шрифт:
Жданов подумал и подтвердил:
– Нет, не стану примать.
Однако капитан, по-видимому, тоже решил не сдаваться.
– Ну, этот эффект вы, батенька, бросьте. Песок теперь ваш, вы его и принимайте.
– Сыпьте в море прямо с борта.
– Не могу. Я груз принял и должен вам сдать.
– Но ведь вы же оконфузите меня на всю жизнь перед самоедами: "какой дурак русак песок из Архангельска возит". Я уже не говорю о том, что будет стоить выгрузка. Очень прошу вас смайнать за борт.
– Как я могу бросать за борт груз, за который в Архангельске по 45 рублей за куб плачено,
– Ну, а мне-то с ним что делать?
– и агент недоуменно развел руками.
– Я выгружу, заплачу за выгрузку, а там уже ваше дело, - невозмутимо хрипит Андрей Васильевич.
Потом я видел злополучные бочки с песком аккуратно сложенными на берегу. Для того, чтобы самоеды не интересовались этими бочками, агент широко оповестил о том, что в них прибыла селедка (самоеды селедки не едят).
Утопая по щиколотку в прибрежном песке и гальке, мы добрались до становища Бугрина. Здесь всего четыре жилых дома, если можно присвоить это название той конуре, в которой живет помощник агента Госторга, известный здесь под кличкой "Наркиз" (личность примечательная, но о нем ниже).
Размеры дома Наркиза таковы, что до середины ската крыши я свободно достаю рукой. Чтобы войти в дверь, нужно согнуться в поясе под углом 90°.
Остальные постройки немногим лучше. Обшитый толем дом агента состоит из четырех клетушек общей площадью 15 квадратных метров. Здесь он живет с семьей из трех человек; тут и контора, сюда же набиваются приезжающие по делам самоеды. Когда в "столовой" стоит самовар и сидят человек пять, то не только негде уже стать, но некуда даже выдохнуть из себя воздух.
Рядом с домом агента стоит покосившаяся избушка метеорологического наблюдателя Убеко Баранкеева. Потолки этой избушки оставили много шишек на моей голове.
В центре поселения стоит сооружение, замечательное исключительностью совмещаемых им функций: это - склад мехов Госторга и церковь. Не какая-нибудь ликвидированная, заштатная церковь, а самая настоящая, действующая.
Через никогда не закрывающиеся двери мы попадаем в просторное помещение, доверху заваленное тюками связанных постелей. Из-за тюков виден иконостас с расставленными перед ним аналоями. На аналоях священные книги. Дверь алтаря тоже не заперта.
Вхожу.
На престоле разложены орудия производства: два креста, дароносица, кадило и т. п. В середине - большое евангелие. Сбоку в шкапчике висят облачения.
В общем вся эта часть оставлена совершенно нетронутой и, хотя здесь нет священника, она содержится в порядке.
Самоед, которому приходит в голову справить молебен или панихиду, приезжает в Бугрино. Сам открывает церковь, зажигает свечи, разводит кадило и начинает службу. Обычно это делает старший в семье, все же семейство молится в церкви. Если у приехавшего есть родные, похороненные на близлежащем христианском кладбище, то он ходит с кадилом и вокруг могил. Трудно сказать, в чем заключаются, моления этих импровизированных священнослужителей и их прихожан, ведь большинство из них даже не имеют представления о русском языке.
Содержится церковь на доброхотные пожертвования самоедов. Пожертвования или, как их здесь называют, "жертвы"
После покосившихся, закопченных домиков становища совершенно ошеломляющее впечатление производит стоящее от него на расстоянии километра здание больницы. Большие окна, высокие потолки, просторные комнаты. Помещения необычно обширные, от которых уже отвык глаз москвича. У фельдшерицы комната в 30 с чем-то квадратных аршин, у санитарки - аршин 50, приемная такая же, если не больше, аптека, ванная и т. д.
Недоумение вызывает только одно - больница... на одного больного.
Но, как оказывается, для Колгуева этого вполне достаточно. Самоеды, по словам фельдшерицы, не только не любят лечиться, но и ничем не болеют.
– Позвольте, а пресловутый сифилис, от которого вымирают туземцы? А трахома, поражающая целые семьи и роды, экзема, чесотка?
Тучная фельдшерица только плечами пожимает.
– Ну, а знаменитая чахотка, порождаемая убийственными колгуевскими туманами?
Фельдшерица даже рассердилась.
– Я же говорю вам, что самоеды тут совершенно здоровы. Здесь нет никаких типичных болезней, свойственных туземцам. У меня за год было всего 60 больных с различными пустяками.
– В чем же дело?
– В стерильности колгуевского воздуха и всего острова.
По-видимому, колгуевский воздух действительно обладает необычайными целительными свойствами. Фельдшерица и санитарка отличаются исключительной комплекцией, завидным цветом лица и прекрасным аппетитом.
Не отстают от них и больничные клопы. Так как жить мне довелось в больнице, то я имел возможность еженощно и многократно убеждаться в отменных размерах и непомерном аппетите этих клопов, выползающих из всех мельчайших щелок и трещин бревенчатых стен.
Когда борьба с клопами доводила меня почти до тошноты, я одевался и выходил на крыльцо.
Для того, чтобы выйти на крыльцо, нужно преодолеть сопротивление ветра, давящего на входную дверь с силой, буквально валящей с ног. Борьба эта тем труднее, что крыльцо, ступеньки, перила - все скользко и блестит как лакированное.
Густой, промозглый туман обволакивает все кругом непроглядной мутью.
Пронзительные, почти никогда не прекращающиеся ветры и постоянные туманы - это свойства климата, делающие жизнь на Колгуеве и особенно в Бугрине очень тяжелой. Местоположение Бугрина выбрано весьма неудачно; становище стоит на совершенно открытом угоре, ничем не защищенном от ветров всех румбов.
Хотя в свою очередь эти ветры и обеззараживают Колгуев, избавляя его даже от мух, оводов и т. п.
Овод - это бич оленевода. На Колгуеве овод появляется не каждый год, но все же иногда бывает. Вред, причиняемый оводом, сводится к двум явлениям. Первое - это то, что, раз заведшись в шкуре оленя, овод оставляет там свои яички. Выходящие из яичек личинки под кожей животного образуют волдыри - свищи. Свищи причиняют оленю большие страдания, постоянно беспокоят его и изнуряют. Кроме того, в местах свищей на шкуре образуются дыры, обесценивая постели, идущие на замшу.