Холгол (Край земли - 2)
Шрифт:
Жданов крякнул, рывком опрокинул чашку и, не закусывая, грустно как-то закончил:
– А рассудите, товарищи, что есть триста литров вина на этот остров? Рази это норма? Тьфу, р-раз!.. и ни шплинта не осталось.
Жданов выразительно икнул и умолк.
В это время прибыли с судна люди, доставившие нам остатки нашего имущества.
Почти одновременно с прибытием этих людей я увидел в окно несущиеся по тундре ханы. Один, другой, третий. За ними еще серели в тумане упряжки.
Было уже два часа ночи, и я никак не мог предположить, что все эти упряжки направляются к нам. Но это было именно так. Не дальше как через десять минут самая большая комната больницы была уже набита самоедами.
Причину столь позднего визита тут же пояснил тот самый старик самоедин, что был уже у нас днем.
– Мы видали, с парохода люди на мотор приходил, ящики носил. Ты казал, пароход водка есть. Я так думал, этот люди водка возил. Ты кумка подноси, парень.
В дело вмешался
По уходе самоедов спущенные было под стол бутылки снова появились на сцене. Маленькие глазки снова заиграли на кирпично-красном, испещренном мелкими, как паутина, морщинками лице Жданова. Пополняя израсходованные на проповедь трезвости калории, он наполнил себе чашку двойной порцией водки. С видом жертвы, сморщившись как от лимона, он проглотил водку, ничем не закусывая.
Большинство из нас уже клевало носами после невероятно сумбурного дня, но Ждановым вновь овладело непреодолимое желание делиться с кем-нибудь своими невзгодами.
– Да... и вот с таким несознательным людом мне пришлось здесь три года отмотать. Разве я провинник какой? А вот терпел. Если самоед придет, ведь я его не погоню, верно? А раз пришел, ты с ним хочешь, не хочешь, говорить должен, и чай пить и водкой угощаться... Это вполне правильно Никандра характеризовал: жаден до водки самоед. Вот я вам расскажу такой случай... Дело было зимой, или не... весной уже, кажется. Одним словом, темно еще совсем было, а лед, между прочим, уже разбивать ветрами стало. Иногда вокруг острова каша какая-то бывала. Это самое тяжелое время года у нас, потому что с последнего парохода времени уже много проходит, а нового еще ждать и ждать. И ветра, уж очень ветра доезжают. Такие ведь здесь задувают, что уж на что я по морю человек привычный, а ведь другой раз прямо жуть берет: дом-то останется на месте, ай нет? В такое время, конечно, и говорить не приходится, ни одного самоеда не уговоришь с берега сойти, боятся. Они вообще до моря и морского льду здесь не особенно охотны. Но вот, впрочем, однажды утром, погода была, ни свет ни заря, меня на ноги подняли самоеды. Пришли, шумят, что будто в море водка плавает. Я спервоначалу никак в толк взять не мог, как так водка плавает. Потом располагается, что в море среди битого льда бочка большая треплется. Ну, сами понимаете, мало ли бочек в море может плавать, и почему эта именно бочка с водкой, непонятно. Я, конечно, независяще от содержания бочки, бинокль взял и усматривать стал в том направлении, где самоеды это видали. И в действительном виде представилось мне вроде бочки, а около той бочки еще некоторые предметы. А самоеды все, как один: идем на лед, да и только. Бочку смотреть. И ведь надо вам поиметь представление о том, что трусы они, на лед их не выгонишь ежели за каким делом, а тут, вот, поди. Хотя, впрочем, одни на лед иттить не решаются, требуют сопутствия. Я, конечно, не с точки зрения водки, а все-таки, думаю, надо поглядеть, что есть за бочка и предметы. До кромки припая-то дошли. Самоеды даже оленей тащить хотели, чтобы бочку вытаскивать. С трудом отговорил: давайте, говорю, сперва посмотрим. А как твердый лед-то кончился, самоедов видимый страх забрал. И действительно получилось довольно неприятно. Лед битый, торосистый. Льдина мелкая, неустойчивая. На ее становишься, она норовит в воду. Измокли, надо сказать, до костей, пока до бочки-то добрались. Один самоедин с головой окунулся, думали - не выудим из полыньи-то. Однако же до бочки дошли. Действительно большого размера, железная, того вида как бензинная, но пробок несколько и все как раз вверх глядят. Мои самоеды просто одурели, а пробок-то открыть и не могут - винтовые они. Я одну за другой пробки те отвинтил, и вполне ясно обнаружилось, что все наши усилия в совершенной непроизводительности оказались... То-есть нет, я, собственно, хотел выразиться, что самоеды те напрасно, мол, старались-то... Бочка с моторным маслом оказалась... Сильная разочарованность проявилась среди самоедов. Все, что я в бинокль рассмотрел вокруг бочки, оказалось вполне непригодным для нас: доски, какие-то обрезки бревен, дрова, ящики. Такое у меня создалось
Между прочим, пока мы с этой чепуховиной возжались, неприятность для нас большая проявилась. Путь отступления к берегу-то весь разъехался. Чистая вода между нами и берегом оказалась. Затруднительно в настоящее время обсказывать все то, что нам тогда привелось перенести. Однако же я сам всю компанию на кошки вывел, как знаю, что на кошках лед плотно сидит и нет никаких опасений за то, что он в море может уйти. Ну, а на кошках мы были уже как дома, плавник там всегда есть, костер возможен. А кроме того, тут как раз случилось так, что несколько оленьих задков у нас еще с осени во время погрузки раскидало. Так они на кошках-то осели. И притом же совершенно нетронутые, так как во льду вмерзлые были. Мы их за милую душу, вырубивши изо льда, поварили. Хотя на этих кошках нам и пришлось двое суток посидеть, но, впрочем, это было наплевать, потому что, раз харч есть, все остальное ни к чему. Кроме того, надо сказать, что на этих самых кошках у меня зимой постоянно капканы с привадой для песцов ставятся. Личные мои. Поэтому место хорошо известное и даже...
Жданов не договорил и потянулся к бутылкам. Однако бутылки были пусты. Он перетряхнул их все по очереди, тщательно посмотрел на свет и разочарованно поставил под стол одну за другой.
Когда затих голос Жданова, я очнулся от какого-то полузабытья, в которое окунула меня усталость от непомерно длинного дня. Все остальные, оказывается, уже спали. Кто на койке, кто прямо на полу, на куче оленьих постелей.
Я оказался самым терпеливым слушателем Жданова. Тут же мне пришлось в этом раскаяться. С нежностью человека, пребывающего в том градусе, когда простая внимательность собеседника кажется ему проявлением необычайных душевных качеств и братской любви, Жданов принялся жать мне руку. Его нежность шла так далеко, что было бы по меньшей мере свинством не проводить его до становища. Однако, если путь туда мы совершили довольно быстро, подгоняемые ветром, то обратно мне пришлось итти навстречу этому ветру. Порывы огромной силы давили на все тело, воздух наполнял нос и рот, давил в уши. Рукава пузырились, и руки делались непокорными. При каждом шаге из-под подошв на мшистой поверхности кочек выступала вода. Мох становился скользким, как лед. Ноги скользили, и минутами не хватало опоры, чтобы бороться с неистовым напором ветра. То расстояние, которое в направлении к Бугрину мы только что прошли в четверть часа, я преодолевал больше часа. Выбившись из сил, я с наслаждением бросился в койку.
3. ПО СУХОЙ ТУНДРЕ
Сквозь тройные рамы еще слышно посвистывание ветра. Нудно воет в трубе.
Это остатки крепкого зюйд-веста, два дня не дававшего производить разгрузку.
Люди, топорщась против ветра, бродят от дома к дому.
Редко прокричит над берегом чайка. Она отчаянно машет крыльями в сторону моря, но ветер несет ее хвостом к тундре.
Зато нет и в помине несносного тумана. Уляжется зюйд-вест, и будет совсем хорошо.
Сегодня к полудню должны приехать самоеды, чтобы везти экспедицию в тундру. Но съезжаются очень вяло. С большими промежутками показываются одна за другой упряжки.
Пока съедутся наши ямщики, надо использовать время хотя бы для того, чтобы хорошенько познакомиться с самоедской одеждой. Ведь мне самому через несколько часов предстоит облачиться в малицу.
Малица - это широкая, длинная, неразрезная рубашка, сделанная из оленьих постелей. Носится мехом внутрь, прямо на голое тело. Зимой поверх малицы одевается вторая такая же рубашка, но мехом наружу - совик. Кроме того, совик обязательно делается с капюшоном, а на малице иногда делается только высокий воротник без капюшона.
Ни на малице ни на совике нет никаких застежек, и надеваются они прямо через голову.
Из широких рукавов малицы можно совершенно свободно, не снимая ее, втянуть внутрь руки. Самоеды так постоянно и ходят. А кроме того, это позволяет им все время заниматься борьбой с одолевающими их вшами.
Один "опытный" путешественник, по тундре пытался в Архангельске уверить меня, что замечательным качеством оленьей одежды является именно то, что в ней. не заводятся вши. Ну, так должен заявить, что мой скромный опыт совершенно не согласуется с этими уверениями опытного путешественника. Достаточно один раз видеть, как самоедин берет в зубы подол своей малицы и проходит по нему зубами, делая мелкие и быстрые укусы. Насекомые трещат на зубах достаточно убедительно, чтобы разочароваться в антипаразитных свойствах оленьего меха.
Если учесть, что самоеды в подавляющем большинстве никогда не моют даже лица и рук, не говоря уже о теле, то становится совершенно непонятным, каким образом их тело сохраняет белый цвет и кажется вполне чистым. Вот здесь я согласен поверить в спасительное действие оленьего меха, очищающего тело от грязи и пота.
Так же как малица, носятся на голом теле меховые штаны, а вместо сапог - пимы с меховыми же липтами.
Госторг, говорят, делал попытку завезти на Колгуев белье, но, в силу нежелания стирать его, самоеды носили рубашки под малицами до тех пор, пока эти рубашки не истлевали.