Холодные дни

Батчер Джим

И ни узы, ни воля Матери-Зимы не смогли сдержать меня. Раздался резкий, мерцающий звук, словно металл напряжен до предела и начинает поддаваться, но звук более музыкальный, и слепящий белый свет залил тьму и ослепил меня. Прогремел гром, и ужасающая сила вырвалась из моих запястий и щиколоток, выбросив ударную волну обнаженной кинетической энергии – всего лишь тень настоящих сил в действии, их побочный продукт – в пространство вокруг меня. И в слепящей белизне я уловил образ покрытой пеленой сгорбившейся темной фигуры, метнувшейся, чтобы наткнуться

на что-то твердое.

А я был свободен и, подтянувшись, встал на ноги.

Я сделал шаг назад, ожидая, что развернулся я не во плоти, и волна облегчения прошла по мне, когда спина моя уперлась в каменную стену. Я ощущал ее с каждой своей стороны, а моя рука прошлась по чему-то твердому, возможно, по небольшой полке, сделанной из деревянной планки. Я сбил ее с колышков, которые ее поддерживали. Она упала на грязный пол со звяканьем и звоном маленьких тяжелых стеклянных баночек.

Я прижался к стене, потрясенный, задыхающийся – и, хватая ртом воздух, проговорил своим самым глубоким и сиплым голосом:

– Никто не посадит на цепь Халка!

Затем я услышал шуршание одежды, кряхтение и едва различимый тихий свист воздуха. Не стану корчить из себя хладнокровного героя в этой ситуации. Какой-то инстинкт подсказал мне, по какой траектории движется тесак, и я резко отдернул голову в противоположную сторону. Когда мясницкий нож ударился в стену, где только что был мой череп, полетели искры, а лезвие вошло в стену так, словно это был не камень, а гнилая сосна. Там тесак и остался, дрожа и издавая слабый вибрирующий звук.

Мне надо научиться держать свой проклятый рот закрытым! Я сжал зубы и стоял тихо, не давая врагу понять, где я могу находиться в этой темноте.

Долгое время было тихо, если не считать дыхания, которое я пытался замедлить, и самой тишины. А потом сквозь черноту прорвался ужасный скользкий звук. Он исходил из древней глотки Матери-Зимы: щелканье, словно панцири роящихся жуков-могильщиков. Звук полз по воздуху будто поток трупных червей, прогрызающих себе путь сквозь гниющее мясо. Он коснулся меня, и это было легко и омерзительно, словно прикосновение обсиженного вшами пера стервятника, и я попытался вдавиться в стену, чтобы стать ближе к камню и дальше от этого звука.

Мать-Зима смеялась, кудахтала.

– Так, – сказала она. – Вот оно как. Возможно, ты все-таки не совсем бесполезен, а, человечек?

Насколько я понимал, у Матери-Зимы был полный набор кухонных ножей. Я собрал свою волю для защитного заклинания, но так и не произнес его. Магия для фэйри – как вода и воздух. У меня имелось подозрение, что Мать-Зима прекрасно обустроилась бы во всех заклинаниях.

– Так это было испытание? – прошептал я, прикрывая рот рукой, чтобы не выдать, где стою.

– Или пища, – прохрипела она. – Сойдет и то, и это.

И тогда помещение озарил яркий свет.

Я подумал, что какая-то массивная сила залила то место, где я стоял, но через секунду понял, что это была дверь. А светом был свет солнца, с тем золотым отливом, какой

бывает осенью. Я прикрыл глаза рукой, прячась от света, но мгновение спустя осознал, что стою в маленьком простом домике средневекового вида – в одном из таких я бывал прежде. В нем все было из дерева, кожи, глины – и все ручной работы. Стекла в окошках – волнистые и полупрозрачные. Чистенькое, милое место – не считая большого и уродливого кресла-качалки в одном из углов. Да, и еще полки, где из маленьких глиняных горшочков, запечатанных воском, разлилась какая-то жидкость.

– Ты иногда бываешь чрезмерно драматичной, – пожаловался женский голос, столь же нежный и мягкий, насколько отвратительным был голос Матери-Зимы. Говорившая секунду спустя вошла в дом – типичная бабушка в простом платье и зеленом переднике. Ее длинные волосы, серебряно-белые и тонкие, были увязаны сзади в небольшой аккуратный узел. Она передвигалась с некоторым трудом, но излучала энергию, как неуемно-активная пенсионерка, а ее зеленые глаза, обрамленные сеткой морщинок, были ясными и внимательными. Мать-Лето держала в руке корзину с поздней садовой зеленью и, пока я хлопал глазами, она вошла, тихо произнесла слово, и дюжина маленьких вихрей тут же очистили окна домика от толстых слоев сажи, залив все внутри еще более ярким и теплым светом.

– Теперь нам понадобится новый мясницкий нож.

Мать-Зима, в ее черной шали и капюшоне, оскалила свои железные зубы в рыке, хотя это был и беззвучный рык. Она указала своим искореженным бородавчатым пальцем на ближайшее окно, и оно снова покрылось сажей. Потом она прошаркала к креслу у окна и устроилась в образовавшейся тени так, словно это было одеяло.

– Я делаю то, что должно быть сделано.

– Нашим тесаком, – сказала Мать-Лето. – Полагаю, ни один из ножей для этого не подошел бы?

Мать-Зима снова оскалила зубы.

– У меня не было ножа.

Мать-Лето неодобрительно пощелкала языком и начала разгружать свою корзинку на деревянный стол у камина.

– А я тебе говорила, – спокойно произнесла она.

Мать-Зима издала кислый звук и вытянула палец. Большая чашка, украшенная изысканно выписанными цветами, упала с полки.

Мать-Лето спокойно протянула руку, поймала ее и поставила на место.

– О, кгм, Мать-Лето, – сказал я после момента секундной заминки. – Я извиняюсь за вторжение в ваш дом.

– О, дорогой, это очень мило, – сказала Мать-Лето. – Но тебе не за что извиняться. В конце концов, тебя доставили сюда вопреки твоей воле. – Она сделала паузу и добавила: – И довольно-таки грубо.

Мать-Зима издала еще один недовольный звук.

Я переводил взгляд с одной на другую. В этой семейке скопились века дисфункциональности, Гарри. Будь поосторожнее.

– Э-э, кгм. Я предпочитаю думать об этом, как об очень настойчивом приглашении.

– Ха, – сказала Мать-Зима из-под капюшона. Ее зубы блеснули. – По меньшей мере этот Рыцарь знает, кому предан.