Холст
Шрифт:
Утром отсыпаться.
Под вечер он спустился в заснеженный овраг, перешел банный ручей, не замерзавший в самые лютые морозы, поднялся немного по снежно-укатанной дороге, открыл калитку, приблизился к окну – и в тот же миг она оторвалась от книги; и они смотрели друг на друга… у него изо рта шел пар, к вечеру морозило сильнее, – а днем на солнце уже сочились сосульки; она встала, открыла дверь. Она казалась озабоченной. Раздевайся. Он снял шапку, пальто, размотал шарф, повесил все на гвоздь в стене. Смахнул иней с отрастающих усов, бородки. Взглянул на нее вопросительно, потер покрасневшие руки, потянулся к титану. Как у тебя?.. Все нормально. Чай? да, поставь… холодновато. Ну, у тебя же мать рукодельница, пусть толстые перчатки свяжет. Мы, кажется, входим в конфронтацию, ей не по душе моя огневая позиция, то есть, спрашивается, зачем я учился? чтобы служить в “Партизанском”? А коллеги на работе интересуются, и что она им может ответить?
Ты что-то принес. Ну да. Покажи. Нет, это чистые листы… хочу набросать кое-что, вид из окна, яблони, обмазанные глиной, стволы телесно-теплые… Но у тебя все в порядке?
Я начинаю ненавидеть стариков… неужели и сама когда-то превращусь в это? Они вечно препираются, телевизор, каша подгорела, еще какие-то мелочи… две старые мыши, что они никак не поделят? что им в конце концов надо?
Постой, но а как же ты будешь осматривать стариков? выслушивать… Я буду детей лечить. Ты их так любишь? Они лучше стариков. Надо же, маразм какой. Мм?.. Вот что такие свежие и хорошенькие создания превращаются в… в… Что тебя натолкнуло на мысль стать врачом? А что тебя натолкнуло на твою мысль? Хм. Вот и у меня. Нет, почему, я могу объяснить… впрочем, это долго. И, может, действительно и невозможно, ты права, это как место рождения или цвет глаз.
Ну-у, цвет как раз легко… ты что, не проходил задачки на сложение доминантных и рецессивных признаков?
Да, я давно хотел спросить, кто у тебя рыжий? Не знаю. Ну, в смысле ни отец, ни мама, ни бабушка. И мне это не нравится, к лету начнется, ты еще не видел, вся покрываюсь веснушками, предупреждаю…
Она вдруг начала краснеть, в досаде встала, подошла к плите и с грохотом водрузила чайник на газ.
Что случилось? Ничего… письмо прислали… требуют разъяснений, я не приехала на каникулы. Что-то заподозрили. Как мне все это надоело. Чувствуешь себя оккупанткой. Ну, то есть в оккупации. Жди отца, участкового. Еще соседи не знают о прописке, давно настучали бы.
И потом эти облавы. Остановили трамвай. Какие-то активисты с ряжками, девица румяная, в волосах черный бант, автобус рядом – туда всех, кто толком не может объяснить, почему в это время он здесь, а не за станком или не в поле на тракторе… хотя да, еще зима.
Какая-то пожилая женщина в шляпе и платке заплакала, просит отпустить, как школьница. А там был такой, лицо холодное, как свинина… кожаный длинный плащ… улыбка безгубая почти, зубы мелкие. Мерзость. Мне страшно. Сейчас в автобус, оттуда в какую-нибудь каталажку, почтовое отделение сразу открестится; потребуют паспорт; а-а, скажут, тут целый букет: нарушение паспортного режима, тунеядство, нетрудовые доходы, да и хозяйка спекулянтка, торгует жилплощадью, тогда как семьи многодетные ютятся в бараках. Ну вот. Очередь продвигается, этот в плаще все ближе.
Чувствую, побледнела и слова не могу сказать. Как вдруг крик, шум.
Один парень уже у автобуса свару устроил. Этот в плаще – туда. Я юрк. Девица цап. Очень спешу, говорю. Она щурится. Но тут один из ихних, толстяк, да пусть, говорит, идет. И я пошла…
Россию спасут толстяки! Вообще мне кажется, Владимир не туда послов отправил. Взять Обломова. Настоящий Будда. Скульптуру такую высечь:
Будда на русском диване.
Тебе легко шутить. Мне было не до шуток. Зачем они это все устраивают?
Почему и тянет… куда-то в Туркмению, улизнуть, как Гоген на Таити.
Правда, он там мучился. По-моему, у него были слишком большие запросы. Сто литров красного вина и еще сколько-то рома, например, заказывал у немца в лавке на месяц. А надо было – по Хлебникову:
“Мне мало надо: Краюшку хлеба и каплю молока. Да это небо, Да эти облака!”
Почему в Туркмению?
Солнца много, не надо дров, газа. Нет сугробов. Осточертела зима.
А… на чем готовить?
Ну, немного хвороста, чтобы изжарить перепелку.
Я бы ни за что не уехала.
Смешно и нелепо. Цепляться за что?
Она только посмотрела сквозь ароматный дымок чая, подула, вытянув губы.
Даже если бы тебя звал Гоген?
Она с усмешкой покачала головой.
Или какой-нибудь другой художник?..
Нет.
А ты подумай…
Звякнула упавшая ложка. Просыпался песок.
Они целовались за столом, застеленным выцветшей клеенкой с истершимися узорами.
Я принесу одеяло, не могу там…
Два сплетающихся тела в доме на склоне заснеженного оврага пытались оторваться от земли и на мгновенье стать птицами. Вспыхнувшая пасть титана озаряла их лунным сиянием газа. В батареях и трубах булькали теплые воды.
И внезапно гибкая волна одеревенела. Тогда и он услышал мерзлые шаги. Дверь… зашептала она. Но в веранду уже кто-то вошел, и вдруг ледяная волна покатилась по полу и обдала их. Он обернулся, но дверь деликатно закрыли. “Кто?” – хрипло спросил он. Девушка молча встала, сгребла одеяло, одежду, шепнула: “Пошли”, – и он последовал за ней, на секунду почувствовав, что воздух затвердевает камнем и они входят в чью-то фреску. Изгнание из кухни.
Это была Раиса Дмитриевна с неожиданной проверкой.
От Раисы Дмитриевны не отделаешься. Она все равно придет, саблезубо улыбаясь… хотя что ж, он так и не видел золотых коронок ее улыбки, просидел в темноте на диване: и с одной стороны из-за стенки доносились звуки хоккейного матча и старческое кашлянье, а с другой
– голос хозяйки и ее покашливанье; и ему мерещилось почему-то, что транслируют не хоккейный матч, а игру индейцев, ну, что-то вроде баскетбола, только в каменное кольцо, прикрепленное к стене, каучуковый мяч надо забрасывать плечами, головой, ляжками, не касаясь руками, и с победителя на каменном столе торжественно снимут шкуру, в то время мода такая была, жрецы носили кожаные куртки с кистями. Неужели кто-то хотел победить? Победителю – смерть в награду. Утонченное изуверство или запредельная мудрость.
Комментатор орет. Жрецы и старейшины на центральной трибуне в перьях кецаля, с золотыми серьгами покуривают трубки, слуги обмахивают их веерами, позванивая колокольчиками.
Стадион взвыл, голос комментатора сорвался, старик задохнулся, зашелся в кашле.
Охлопков встал, подошел к окну, оперся о подоконник. Сад был еще завален снегом. Но зима на самом деле издыхала. По календарю.
У индейцев времена года: сезон звезды (какой?), сезон льда, сезон дождя, сезон цветов.
Архитектура майя была каменным календарем. Красочные рисованные книги – кодексы – на оленьих шкурах, смелые цвета, сочетания в духе фовистов – диких в Париже.