Хороший брат
Шрифт:
– Об этом надо было думать до того, как ты решил слить ее, – со злостью в голосе бросил Марат.
Я не сливал ее.
Вернее, нет, не так. Всему виной мамаша Карасика. Меркантильная сука, строящая из себя бедную овечку и разрушившая семью моих родителей.
Я должен сделать так, чтобы она исчезла из нашей жизни навсегда и забрала с собой мою сводную сестру.
Обязательно придумаю куда деть выжигающее в груди желание оставить ее себе. В конце концов, мы не родственники и не имеем никаких долгов перед общественной моралью.
Распахиваю глаза, подрываюсь с дивана и сметаю все, что стояло на столике. Беру статуэтку, подхожу к бару и крушу бутылки. Реву, как зверь, ломаю мебель, оставляю полосы на стенах, бью дорогущие картины.
Похрен на то, что это чужой дом. Здесь только что разбилось кое-что гораздо ценнее подделки «Оскара».
Обессиленно падаю на пол, прямо на стекло. Смотрю на руки и вижу кровь. Флешбек возвращает на час назад, и я вспоминаю нежное, чистое тело в белом платье. Красивые и до омерзения доверчивые глаза. Мягкую улыбку и тонкий голосок, зовущий меня по имени, просящий об удовольствии. Хрупкие руки, нерешительно касающиеся моих плеч.
Сглатываю ком и пытаюсь выровнять дыхание.
– Легче стало? – Марат сидит в том же кресле и следит за мной с каменным выражением на лице.
Отрицательно качаю головой и роняю статуэтку. Мой друг, как светлое Альтер-эго. Человек, который всегда говорит правду в лицо и одновременно с этим прикрывает спину, даже если я начинаю превращаться в беса.
Слышу приближающиеся шаги. Марат присаживается передо мной на корточки:
– Знаешь, Яр, ты мой друг, бесспорно. Но сейчас я уйду, а ты сам варись в этом шлаке, раз заварил его, гребаный вершитель судеб.
Друг встает и двигается к двери. Не поднимая головы, я окликаю его:
– Марат. Увези ее. Пускай она уедет.
Так будет лучше. Наташа должна спастись от меня.
Глава 3 Кажется я мертва
Наташа
Не помню, как попала в квартиру, кажется, кто-то меня привез.
Кажется, я сама назвала адрес, а может быть не произнесла ни слова. Кажется я плакала, или была так шокирована происходящим, что мозг заблокировал боль.
Кажется, мне что-то говорили, но я помню лишь звон в ушах.
Кажется, я мертва, но рефлекторно продолжаю дышать.
Квартира встретила меня пустотой. Тишина и одиночество – то, что нужно сейчас. Я бросаю на пол сумочку и стягиваю платье, на котором не до конца застегнута молния.
Спускаю его к босым ногам и ошарашенно гляжу на них. Где моя обувь? Я ушла из чужого дома босиком, оставив туфли. Долбаная Золушка.
Из горла вырывается нервный смех, потом всхлип, а после рев, перемешанный с безумием. Я иду в душевую и становлюсь по струи воды. Она теплая? Или холодная? Ничего не чувствую.
Только безумие, перемешанное с отчаянием.
Меня наказали.
За что? Наверняка кто-то знает ответ. Было бы здорово, если бы мне тоже объяснили. Но кто я такая?
Намыливаю мочалку и пытаюсь стереть с себя Ярослава, сдираю кожу до покраснения, но очищение не наступает. Он глубоко внутри меня. Пульсирует под кожей, ощущается на кончиках пальцев. Туда не достать мылом, не просунуть руку, не стереть.
Настойчиво продолжаю тереться, тело зудит и словно умоляет остановиться и перестать причинять боль. Я отбрасываю в сторону мочалку и упираюсь лбом в стекло душевой. Вода омывает, борясь с агонией.
Прикрываю тяжелые веки и пытаюсь вырезать из памяти последние часы жизни, но ничего не помогает. Выключаю воду и, обмотавшись полотенцем, выхожу из душевой. Отправляюсь в единственную комнату, уцелевшую после строительного разгрома, стягиваю плед с дивана и кутаюсь в него.
Мне холодно, волосы мокрые, но я игнорирую это, плюхаюсь на диван и молю о забвении, о забытье. Сон приходит практически мгновенно, принося с собой холодную темноту без сновидений.
Открываю глаза и смотрю в потолок. На нем красивые узоры деревьев, тени которых проявляются от диска луны. На часах четыре утра. Сколько я проспала? В телефоне несколько пропущенных вызовов от отца.
Сажусь на кровати и сильнее кутаюсь в плед. Меня трясет, но я не понимаю причину. Хочется укрыться чем-то потеплее, но в квартире нет одеял, только один плед, тепла которого мне не хватает. Иду на кухню и открываю по очереди шкафы. Готовя квартиру к ремонту, мы увезли очень много вещей. Я должна была пожить у мамы и отчима некоторое время, но ремонт остановился, потому что отца срочно вызвали на работу на другой конец земного шара.
Сейчас ничего не напоминало о том, что некогда здесь обитала счастливое семейство Карасевых.
А, может, никогда и не было счастья? Кто ж скажет теперь?
Нахожу в одном из ящиков упаковку гречки, включаю воду и кидаю один пакет.
Соли нет, масла тоже. Плевать.
Включаю чайник и нахожу завалявшийся пакетик чая. Пустая гречка и пыльный чайный пакет. Люди довольствуются и меньшим.
Пока варится мой потрясающий завтрак, подхожу к окну и смотрю на зарождающуюся на горизонте зарю. Она окрашивает красным небосвод, а в воспоминаниях вспыхивают яркие картинки вчерашнего вечера.
Помню, как шаркала пятками вдоль дороги, размазывая тушь по лицу. Что-то неистово гудело в груди. Не было страха, только сплошное отчаяние, колючей проволокой обернутое вокруг шеи.
Прижимаю ладони к лицу и с силой давлю, тихо рычу в руки.
Сажусь за стол и приступаю к трапезе. Вкуса еды я не чувствую. Наверное, потому, что чувства перегорели, не оставив после себя ни одной крупицы жизни.
А может, просто-напросто несоленая гречка и пустой чай не имеют вкуса. Насильно запихиваю в себя все это, заставляю свое тело принять еду: ему нужны силы, чтобы существовать.