Хосе Ризаль
Шрифт:
Но они не действовали на Ризаля. Вступив на поле, Ризаль спокойно обратился к командиру.
— Вы, надеюсь, поставите меня лицом к солдатам во время расстрела?
— Нет, это невозможно, — ответил капитан. — Я получил распоряжение стрелять в спину.
— Но я никогда не был изменником ни своей родины, ни Испании!
— Мой долг — выполнять полученное приказание.
— Хорошо, расстреливайте, как вам угодно, — заметил Ризаль и попросил только дать инструкцию солдатам целиться не в голову, а в сердце, и разрешить ему принять смерть стоя, а не на коленях и не завязывая глаз.
Это командир
Лишь на один момент выдержка изменила Ризалю, и его непоколебимое мужество дрогнуло.
Он дошел до места казни. Звякнули затворы винтовок. Ласково расстилались голубые воды Манильского залива. Перед Ризалем пронеслась вся его недолгая жизнь. Его охватила дрожь, и из груди вырвался тяжелый вздох.
«О, как ужасно умирать! Какое страдание!..»
Но это была лишь минутная слабость. Силой воли Ризаль поборол ее и стоял вновь совершенно спокойный, без малейшего страха в глазах.
К месту казни шли мерным шагом те, кому поручили осуществить казнь. Восемь солдат-филиппинцев получили приказ расстрелять своего великого соотечественника. За ними стояли восемь солдат-испанцев, со взведенными винтовками, готовые стрелять в филиппинцев, если они ослушаются команды.
Хосе Ризаль обменялся крепкими рукопожатиями с провожавшими и спокойно занял место. Он стоял с гордо поднятой головой, с открытыми глазами, устремленными в небо, спиной к солдатам. По словам свидетелей, на его лице не было ни страха, ни экстаза, а лишь полное спокойствие и решимость.
Зрелище совершенно необычайного самообладания подействовало даже на военного врача, свидетеля бесконечных казней на этом поле.
— Коллега, — закричал он, — разрешите мне пощупать ваш пульс!
Ризаль ничего не ответил, лишь вытянул свою правою руку, насколько ему позволяли веревки. Пульс был почти нормальным.
— Вы здоровы, коллега, — заявил доктор, — вполне здоровы! — и отступил на свое место.
Ризаль, опять ничего не ответив, занял свое прежнее положение и постарался связанной правой рукой показать место, куда следовало целиться солдатам.
Командир отдал команду. Восемь выстрелов слились в один. Нечеловеческим усилием воли Ризаль сделал последнее движение, его тело упало лицом кверху.
Багумбаянское поле обагрилось кровью одного из преданнейших сынов филиппинского народа.
Аплодисментами и хохотом приветствовала толпа испанской знати темный ручеек крови, вытекавшей из остановившегося сердца их жертвы.
Оркестр заиграл королевский гимн «Вива Испания! Вива Испания!» Радостный клич ослепленных ненавистью и животным страхом колонизаторов, казалось, навсегда утверждал над Филиппинами мрачное господство абсолютной испанской деспотии и ее верных союзников-монахов.
Но рука восставшего народа уже чертила в пламени революционного пожара роковые знаки конца.
Борьба продолжается
Расстрелом филиппинского поэта и патриота колониальные власти во главе с Палавьеха и стоявшие за ними монашеские ордена думали нанести последний устрашающий удар мятежникам, над слабо вооруженными отрядами которых регулярным испанским войскам кой-где удалось одержать победу. Но колониальные палачи ошиблись в расчетах. Даже своей смертью Ризаль укрепил решимость своего народа в его борьбе за национальное освобождение.
Все друзья Ризаля уверяют, что он неизбежно пришел бы к участию в революции. И они, по всей вероятности, правы. Ризаль, во многом сильно опередив своих современников, был представителем своего класса. Он был тесно связан с тем поколением зарождавшейся либеральной филиппинской буржуазии, воспитанным на испанской культуре и так или иначе связанным с испанским колониальным режимом, которое еще не представляло себе возможности полного отделения от Испании. Борясь за национальное освобождение, эта буржуазия видела путь к нему только через последовательные реформы, которых она ждала от Испании. Либеральные буржуазно-помещичьи слои не верили в силы филиппинского народа и считали безнадежной всякую попытку вооруженного восстания. Их пугал опыт предшествовавших стихийных выступлений филиппинских масс, неизбежно подвергавшихся жестоким и кровавым подавлениям. Только успехи организованной народной борьбы, охватившей победоносным восстанием большую часть архипелага, могли увлечь за собой умеренные слои филиппинского общества, показав им на примере возможность победы над Испанией.
Но в момент казни Ризаля среди армии Бонифацио мы не находим еще либеральных представителей буржуазии и помещиков. Ни доблестные революционнее генералы Антонио Луна, Григорио дель Пилар, ни даже мелкобуржуазный философ и горячий патриот Аполииарио Мабини еще не примкнули к восстанию. Все они в дальнейшем пришли в лагерь революции, по мере того, как она все шире разливалась но островам и принимала подлинный характер общенациональной освободительной войны.
Несомненно, революция изменила бы и философию Ризаля, помогла бы ему найти себя и свое место в рядах борющегося народа.
Но перед смертью он был еще далек от этого. Об этом красноречиво свидетельствует его обращение из тюрьмы к филиппинскому народу.
Казнь Ризаля — акт близорукий и бессмысленный даже с точки зрения потерявших голову колонизаторов — вызвала взрыв народного возмущения, привела в лагерь революции новые сотни бойцов.
В день казни из Манилы тайно бежал старший брат Ризаля — Пасьяно. Он понес в лагерь Бонифацио свою ненависть к палачам своего брата и решимость драться до конца.
Дочь угнетенного ирландского народа Джозефина Брэйкен и две сестры Хосе также покидают Манилу и присоединяются к «Катипунану». Здесь они самоотверженно работают по организации женских секций и несут не только тяжелую работу санитарок революционных отрядов, но и совершают боевые переходы.
Ежедневно из Манилы уходили десятки и сотни жителей и пополняли собой ряды революционного войска. Еще большее значение имел массовый приток добровольцев из провинциальных городов и поселений и поголовные восстания крестьян целых районов.
Окончательно обезумевший Палавьеха и его подчиненные безжалостно терзали и убивали пленников, сжигали и уничтожали населения целых деревень, еще более возбуждая этим ненависть филиппинского народа.
Не довольствуясь расправой с уже восставшими, колониальные власти искали заговорщиков, среди филиппинской буржуазии и помещиков, конфискациями и казнями ускоряя переход на сторону революции даже консервативных элементов.