Хождение по мукам (книга 1)
Шрифт:
Даша подъезжала к Евпатории после полудня. Незадолго до города, с дороги, пыльной белой лентой бегущей по ровной степи, мимо солончаков, ометов соломы, она увидела против солнца большой деревянный корабль. Он медленно двигался в полуверсте, по степи, среди полыни, сверху донизу покрытый черными, поставленными боком, парусами. Это было до того удивительно, что Даша ахнула. Сидевший рядом с ней в автомобиле армянин сказал, засмеявшись: "Сейчас море увидишь".
Автомобиль повернул мимо квадратных запруд солеварен на песчаную возвышенность, и
"Вот оно. Начинается".
В это же время Николай Иванович Смоковников сидел в павильоне, вынесенном на столбах в море, и пил кофе с любовником-резонером. Подходили после обеденного отдыха дачники, садились за столики, перекликались, говорили о пользе йодистого лечения, о морском купанье и женщинах. В павильоне было прохладно. Ветром трепало края белых скатертей и женские шарфы. Мимо прошла однопарусная яхта, и оттуда что-то весело кричали. Толпой появились и заняли большой стол москвичи, все - мировые знаменитости. Любовник-резонер поморщился при виде их и продолжал рассказывать содержание драмы, которую задумал написать.
– У меня глубоко продумана вся тема, но написан только первый акт, говорил он, вдумчиво и благородно глядя в лицо Николаю Ивановичу.– У тебя светлая голова, Коля, ты поймешь мою идею: красивая молодая женщина тоскует, томится, кругом нее пошлость. Хорошие люди, но жизнь засосала, гнилые чувства и пьянство. Словом, ты понимаешь... И вдруг она говорит: "Я должна уйти, порвать с этой жизнью, уйти туда, куда-то к светлому..." А тут - муж и друг... Оба страдают... Коля, ты пойми, - жизнь засосала... Она уходит, я не говорю, к кому, - любовника нет, все на настроении... И вот двое мужчин сидят в кабаке молча и пьют... Глотают слезы с коньяком... А ветер в каминной трубе завывает, хоронит их... Грустно... Пусто... Темно...
– Ты хочешь знать мое мнение?– спросил Николай Иванович.
– Да. Ты только скажи: "Миша, брось писать, брось", - и я брошу.
– Пьеса твоя замечательная. Это - сама жизнь.– Николай Иванович, закрыв глаза, помотал головой.– Да, Миша, мы не умели ценить своего счастья, и оно ушло, и вот мы - без надежды, без воли - сидим и пьем. И воет ветер над нашим кладбищем... Твоя пьеса меня чрезвычайно волнует...
У любовника-резонера задрожали мешочки под глазами, он потянулся и крепко поцеловал Николая Ивановича, затем налил по рюмочке. Они чокнулись, положили локти на стол и продолжали душевную беседу.
– Коля, - говорил любовник-резонер, тяжело глядя на собеседника, - а знаешь ли ты, что я любил твою жену, как бога?
– Да. Мне это казалось.
– Я мучился, Коля, но ты был мне другом... Сколько раз я бежал из твоего дома, клянясь не переступать больше порога... Но я приходил опять и разыгрывал шута... И ты, Николай, не смеешь ее винить.– Он вытянул губы свирепо.
–
– Может быть... Но мы все перед ней виноваты... Ах, Коля, одного я в тебе не могу понять, - как ты, живя с такой женщиной, - прости меня, путался в то же время с какой-то вдовой - Софьей Ивановной. Зачем?
– Это сложный вопрос.
– Лжешь. Я ее видел, обыкновенная курица.
– Видишь ли, Миша, теперь дело прошлое, конечно... Софья Ивановна была просто добрым человеком. Она давала мне минуты радости и никогда ничего не требовала. А дома все было слишком сложно, трудно, углубленно... На Екатерину Дмитриевну у меня не хватало душевных сил.
– Коля, но неужели - вот мы вернемся в Петербург, вот настанет вторник, и я приеду к вам после спектакля... И твой дом пуст... Как мне жить?.. Слушай... Где жена сейчас?
– В Париже.
– Переписываешься?
– Нет.
– Поезжай в Париж. Поедем вместе.
– Бесполезно...
– Коля, выпьем за ее здоровье.
– Выпьем.
В павильоне, между столиками, появилась актриса Чародеева, в зеленом прозрачном платье, в большой шляпе, худая, как змея, с синей тенью под глазами. Ее, должно быть, плохо держала спина, - так она извивалась и клонилась. Ей навстречу поднялся редактор эстетического журнала "Хор муз", взял за руку и не спеша поцеловал в сгиб локтя.
– Изумительная женщина, - проговорил Николай Иванович сквозь зубы.
– Нет, Коля, нет, Чародеева - просто падаль. В чем дело?.. Жила три месяца с Бессоновым, на концертах мяукает декадентские стихи... Смотри, смотри, - рот до ушей, на шее жилы. Это не женщина, это - гиена.
Все же, когда Чародеева, кивая шляпкой направо и налево, улыбаясь большим ртом с розовыми губами, приблизилась к столу, любовник-резонер, словно пораженный, медленно поднялся, всплеснул руками, сложил их под подбородком.
– Милая... Ниночка... Какой туалет!.. Не хочу, не хочу... Мне прописан глубокий покой, родная моя...
Чародеева потрепала костлявой рукой его щеку, сморщила нос.
– А что болтал вчера про меня в ресторане?
– Я тебя ругал вчера в ресторане? Ниночка!
– Да еще как!
– Честное слово, меня оклеветали.
Чародеева со смехом положила мизинчик ему на губы: "Ведь знаешь, что не могу на тебя долго сердиться". И уже другим голосом, из какой-то воображаемой светской пьесы, обратилась к Николаю Ивановичу:
– Сейчас проходила мимо вашей комнаты: к вам приехала, кажется, родственница, - прелестная девушка.
Николай Иванович быстро взглянул на друга, затем взял с блюдечка окурок сигары и так принялся его раскуривать, что задымилась вся борода.
– Это неожиданно, - сказал он, - что бы это могло означать?.. Бегу. Он бросил сигару в море и стал спускаться по лестнице на берег, вертя серебряной тростью, сдвинув шляпу на затылок. В гостиницу Николай Иванович вошел уже запыхавшись...