Хождение за три моря
Шрифт:
Мы уехали отсюда и прибыли в город, называемый Рязань [812] ; он принадлежит князьку, жена которого приходится сестрой Великому князю Московскому [813] . Дома в этом городе все деревянные, так же как и его кремль. Здесь мы нашли и хлеб, и мясо в изобилии, и даже русский напиток из меда; всем этим мы хорошо подкрепились.
Уехав отсюда, мы двигались непрерывно по огромнейшим лесам и только к вечеру нашли русскую деревню, где и остановились; тут мы несколько отдохнули, потому что нам показалось, что это место было, с божьей помощью, безопасно.
812
Рязань – Кезап. Контарини и его спутники еще находились на правом берегу Оки, которую перешли выше, около Коломны.
813
Анна, сестра Ивана III – см. примеч. 141 к Барбаро.
Затем мы приехали в другой город, называемый Коломной [814] и расположенный около реки Мостро. Здесь есть большой мост [815] , по которому переходят эту реку, а она впадает в Волгу.
Уехали мы и отсюда. Марк послал меня вперед, потому что весь отряд должен был прийти позднее.
§ 28. Итак, 26 сентября 1476 г. мы, с пением молитвы «Тебя, бога, хвалим» [816] и вознося благодарения богу, который избавил нас от множества бед и опасностей, вступили в город Москву, принадлежащий Великому князю Иоанну, властителю Великой Белой Руси [817] .
814
Коломна – Colona. Город находился, как известно, близ впадения Москвы-реки в Оку. Ср. следующее примечание.
815
Контарини и его спутники на пути в Москву должны были пересечь Оку. Он специально не описывает и даже не упоминает о своей переправе, но пишет, что в Коломне есть большой мост (un gran ponte), где переходят через Оку (ove si passa la detta fiumara). Очевидно, Марк и Контарини со своими спутниками и сопровождавшие их русские и татарские купцы переехали Оку по мосту в Коломне, где вообще была главная переправа через эту реку, имевшая, по-видимому, важное военное значение. В августе 1472 г., когда хан Ахмед привел войска под Алексин, Иван III пришел прежде всего в Коломну, чтобы защитить мост. Из Коломны же Великий князь по окончании войны ушел в Москву. В июне 1480 г., в начале последнего похода хана Ахмеда на Русь, Иван III отпустил «к Оце на берег своих воевод с силою», сам же двинулся к Коломне и стоял там «до покрова», т. е. до 1 октября (Моск. свод, стр. 297–298; 327–328).
816
Ср. примеч. 21.
817
Ср. примеч. 1.
Всю ту огромную вереницу дней, пока мы ехали по степи, – а это было с 10 августа, когда мы вышли из Астрахани, и до 25 сентября [1476 г.] [818] , когда мы вошли в Москву, – мы готовили пищу, за неимением дров, на навозе. Теперь же, когда в полной сохранности мы попали в этот город и нам была предоставлена от Марка одна комнатка и еще небольшое помещение для всех нас и для лошадей, то это жилище, хотя и маленькое и плохое, показалось мне после всего перенесенного настоящим дворцом, большим и благоустроенным.
818
Путь от Астрахани до Москвы (вверх по Волге, затем по степям и лесам к Рязани и Коломне) занял 47 дней.
27 числа того же месяца и года прибыл в город Марк. Вечером он явился ко мне и преподнес в дар продовольствие (город им изобиловал; об этом я скажу ниже), успокаивая меня и убеждая чувствовать себя свободно, будто я нахожусь в собственном доме. И это он сказал от имени своего государя. Я поблагодарил его, как мог и умел.
§ 29. 28 числа я пошел к Марку и, так как я хотел уехать на родину, я попросил его предоставить мне случай говорить с Великим князем. Марк выполнил это, потому что через короткое время государь прислал позвать меня. Придя и совершив обязательную церемонию приветствий, я поблагодарил его высочество за добрую компанию, которую составил мне его посол Марк. Об этом я мог говорить с полной искренностью, так как много раз бывал спасаем Марком от величайших опасностей; кроме того, хотя эти услуги были оказаны лично мне, его высочество имел полное основание полагать, что они одновременно были направлены и на мою светлейшую синьорию, послом которой я являлся.
Однако его высочество не дал мне сказать все с полной ясностью, но с взволнованным лицом он стал жаловаться на Дзуана Баттисту Тривизана [819] ; впрочем, об этом я здесь не скажу ничего, так как это сюда не относится. После многих речей, как со стороны его высочества, так и моих, на вопрос мой о том, что я хотел бы отсюда уехать, он сказал, что даст мне ответ в другой раз, и отпустил меня, ввиду того что собирался выехать: у него был обычай ежегодно посещать некоторые местности своей страны, особенно же одного татарина, который на княжеское жалованье держал пятьсот всадников [820] . Говорили, что они стоят на границах с владениями татар для охраны, дабы те не причиняли вреда стране [русского князя].
819
О Тривизане см. 29.
820
На службе у Ивана III были некоторые татарские царевичи. Много раз упомянут в летописи царевич Даньяр, сын Касыма, внук Улуг Мехмеда. Даньяр Касымович сопровождал Ивана III в походе на Новгород летом 1471 г. (Моск. свод, стр. 286–287, 290). Даньяр выступил со своими татарами против хана Ахмеда, пришедшего в августе 1472 г. к Алексину на Оке (Моск. свод, стр. 297). Наконец, Даньяр участвовал во втором походе Ивана III на Новгород осенью и зимой 1477–1478 гг. (Моск. свод, стр. 311 и 316). Быть может, царевич Даньяр и был тем начальником конного отряда из 500 человек, который охранял южные границы Московского государства от татар Большой Орды и которого ежегодно посещал Московский Великий князь, как случилось и при Контарини в конце 1476 – начале 1477 гг. Иногда Иван III сам призывал на свою сторону татарских царевичей, не примкнувших к хану Большой Орды. Например, в 1471 г. Никита Беклемишев был послан «в поле» с поручением «искати царевича Муртозы Мустофина сына, звати его к себе служити». Беклемишеву удалось «перезвать» Муртозу на московскую службу: через некоторое время «приехал служити великому князю царевич Муртоза, сын казанского царя Мустофы». В 1473 г. Иван III дал ему землю на границе своего государства, на Оке: «городок новы на Оце со многими волостьми» (Моск. свод, стр. 291 и 301). Иногда сами татарские царевичи являлись на службу к московскому Великому князю. В 1479 г. пришли к Ивану III «исполя два царя служити»; это были сыновья крымского хана Хаджи-Гирея, т. е. братья Менгли-Гирея – «Мердоулат царь с сыном Бердоулатом, да и брат его Айдар» (Моск. свод, стр. 326).
Я же, как было уже сказано, стремился уехать [из Москвы] и потому добивался ответа на свою просьбу его высочеству. Меня позвали во дворец; там я предстал перед тремя важнейшими баронами [821] , которые мне ответили от имени государя великого князя, что я желанный гость, но повторили все сказанные мне великим князем слова и его жалобы на Дзуана Баттисту, в заключение же объявили, что я волен либо уехать, либо остаться, как мне заблагорассудится. С этим меня и отпустили. Государь же сел на лошадь, и уехал в свой объезд.
821
Контарини определил бояр Ивана III западноевропейским термином «бароны». В памяти «баронов» еще свежи были впечатления от событий, связанных с венецианцем Иваном Тривизаном, столь возмутившим и обеспокоившим Великого князя.
§ 30. Но я был должником Марка; я задолжал ему все деньги, которые пошли на мой выкуп [822] , да еще с процентами, и, кроме того, известную сумму, которая пошла на другие мои расходы. Поэтому я попросил Марка отпустить меня [на родину] с условием, что, как только я приеду в Венецию, я сразу же вышлю ему все, что должен. Но он не пожелал согласиться на это, говоря, что и татары, и русские должны получить свои деньги соответственно поручительству, которое он дал им, и хотят, чтобы им уплатили.
822
Контарини занял еще в Астрахани значительную сумму денег у купцов, чтобы откупиться от татар, намеревавшихся продать его в рабство.
Итак, все мои попытки как у Великого князя, так и у Марка закончились неудачей. Поэтому я решил послать священника Стефана [823] к нашей светлейшей синьории, чтобы представить ей все сведения, в надежде, что она с обычной милостью и благосклонностью проявит свою заботу обо мне и не даст мне здесь погибнуть.
Таким образом, я отправил в путь упомянутого священника Стефана, который ускакал 7 октября [1476 г.]; в спутники ему я дал одного человека, Николая из Львова, опытнейшего в подобных путешествиях. Итак, они уехали, а я остался.
823
Когда Контарини выехал из Венеции 23 февраля 1474 г., его сопровождали священник Стефан в качестве капеллана и доверенного canceliere, переводчик Димитрий и двое слуг, Маффео из Бергамо и Дзуанне Унгаретто. Маффео умер от чумы в Тифлисе в октябре 1475 г. Остальные трое – священник, переводчик и второй слуга – уцелели и вернулись в Венецию.
Здесь [в Москве] жил мастер Трифон, ювелир из Катаро [824] , который изготовил – и продолжал изготовлять – много сосудов и других изделий для Великого князя. Еще здесь жил мастер Аристотель из Болоньи [825] , строитель, который строил церковь на площади [826] . Также было здесь много греков из Константинополя, приехавших сюда вместе с дёспиной [827] . С ними со всеми я очень подружился.
824
Каттаро, или Котор, – крепость на далматинском побережье южнее Дубровника, захваченная венецианцами в начале XV в. Ювелир из Котора Трифон был, судя по имени, славянин или грек.
825
В Москве Контарини познакомился со знаменитым зодчим, итальянцем из Болоньи, Аристотелем Фьераванти, который приехал в Москву с посольством Семена Толбузина 26 марта, в день Пасхи, в 1475 г.; Аристотель обосновался в Москве на полтора года раньше, чем туда приехал Контарини (Моск., свод, стр. 303; Воскр. лет., стр. 180; Никон, лет., стр. 157; Соф. Вторая лет., стр. 199; Львовская лет., стр. 300).
826
Контарини не только был знаком с Аристотелем Фьераванти, но и видел, как Аристотель строил Успенский собор в Московском Кремле – «церковь на площади» (una chiesa sulla piazza). Собор был окончен позднее, чем Контарини покинул Москву (в январе 1477 г.), и освящен 12 августа 1479 г.: «бысть же та церковь чюдна вельми величеством и высотою, светлостью и звоностью и пространством, такова же преже того не бывала в Руси, опроче Владимерскыя церкви…» (Моск. свод, стр. 303, 323–324). В декабре 1477 г., во время второго похода на Новгород, Иван III вызвал «мастера Аристотеля Фрязина», чтобы он поставил мост на Волхове под Городищем; мост был «на судех» и оказался очень прочным (там же, стр. 317).
827
Возможно, что греки, прибывшие в 1472 г. в Москву вместе с Софьей Палеолог, и происходили из Константинополя, но сопровождать Софью в ее путешествии к Ивану III они могли не из Константинополя, а только из Рима. Софья родилась в Морее и никогда не бывала в Константинополе, который к тому же был взят турками, когда ей было лет пять от роду; перед выходом замуж за Московского Великого князя она с братьями жила в Риме под попечительством папы и в Москву отправилась из Рима (через Любек, Колывань, Юрьев, Псков и Новгород). – Титул «дёспина» (, женский род от слова – деспот) происходит от титула деспота, который носили все сыновья императора Мануила II, в том числе и отец Софьи, Фома Палеолог. По-видимому, от греков и итальянцев в Москве Контарини привык слышать название «дёспина» в приложении к московской великой княгине, чем подчеркивалось ее происхождение из семьи византийских императоров. В русских летописях это слово не встречается; там Софья названа «царевной» (Моск. свод, стр. 281, 292, 293, 296, 298, 299), а после венчания с Иваном III «великой княгиней» (там же, впервые на стр. 300). В те же примерно годы XV в. дёспиной в Италии, в Морее и в Малой Азии называли дочь трапезундского императора Иоанна IV (1446–1458), которую его преемник на троне Давид в 1459 г. отдал в жены Узун Хасану, надеясь на его помощь Трапезунду в борьбе с турками. Мухаммед II овладел Трапезундом без особых усилий: Узун Хасан не вмешался, но трапезундскую царевну – жену мусульманского владыки – стали считать заступницей за дело христиан, способной повлиять на своего мужа. В инструкциях Иосафату Барбаро как венецианскому послу в Персию предписывалось представиться супруге Узун Хасана, названной в итальянском тексте посольской «комиссии» дёспиной (la Despina) (Cornet. Le guerre, doc. 55, a. 1473, Ian. 28, p. 74; doc. 60, a. 1473, Febr. II, p. 81). На это византийское название воздействовало привычное тюркское определение ханских жен словом «хатун» (см., например: Тизевгаузен, I, стр. 292–295, Ибн-Батута), что значит госпожа, жена государя, хана. В записках анонимного итальянского купца, торговавшего в Персии в конце XV – начале XVI в., сообщается, что имя дочери трапезундского императора, жены Узун Хасана, «Деспинакатон», «Despinacaton» (Viaggio d’un mercatante, che fu nella Persia. Ramusio, II, p. 94 v – 95 r). То же самое отмечено на первых страницах сочинения итальянца Джованмариа Анджолелло, бывшего на службе у Мустаффы, сына Мухаммеда II, в конце XV в. (Breve narratione della vita et fatti del signor Ussuncassano, fatta per Giovanmaria Angiolello. Ramusio, II, p. 66 r).
Жилище, которое мне дал Марк, было мало и плохо; там едва можно было разместиться. При посредстве того же Марка я получил жилище в доме, где стоял упомянутый мастер Аристотель. Дом этот помещался почти что рядом с великокняжеским дворцом и был очень хорош. Но через несколько дней (и откуда это пришло – не пойму!) мне было приказано от имени государя, чтобы я выехал из этого дома. С большим трудом для меня был найден дом вне замка; он имел две комнаты, в одной из которых расположился я сам, а в другой – мои слуги. Там я и оставался вплоть до моего отъезда.