Хозяин Чудовищ
Шрифт:
Дверь хлипкая, старая, рассохшаяся зеленая краска торчит крошечными колючками, тщетно пытаясь скрыть дефекты древесины. Выломать ее не заняло много времени. Бабка, та самая, что "не по-божески", ночевала в подсобке, подскакивает на кровати, заспанная, не понимающая, что происходит, путается в цветастом одеяле. А тут довольно уютно, сваленные в угол пакеты с пожертвованными вещами, уже упомянутая одноместная кровать, наверное, старше отца Виктора, столик и тумбочка. Старуха, лицо, как пожеванный изюм, видит плохо, щурится. И начинает визжать надтреснутым фальцетом, когда взгляд спотыкается об спинные плавники, жабры и клыки. Рыбл не может нормально сжать кулак из-за когтей, отчего прямой в скулу выходит слабым, смазанным, так, вскользь зацепил
Массивная дверь в храм не была заперта.
Тройка врывается внутрь. Полумрак, разрезаемый колеблющимся светом свечей. Его отблески пляшут на ликах святых, символике Единого, позолоченном металле подсвечников и рамок икон, а так же забившемся в угол прилавка, заставленного свечками, миниатюрными сборниками молитв, цепочками и иконками.
– Господи Единый и Всемогущий, ради Святого Имени Твоего, помилуй и спаси хранимых рабов твоих, спаси души заблудшие, приведи их к свету...
Он молился. Высокий, худощавый, с окладистой, тронутой проседью бородой, священник молился.
Молился, когда раздались первые автоматные очереди.
Молился под крики разрываемых на части людей.
И молился, когда мои слуги выковыривали его помощницу из здания.
Я... честно, затрудняюсь сказать что-то внятное по этому поводу. Посему рыблы набрасываются на него со спины, заламывают руки и упирают мордой в икону, которую по каким-то праздникам толпы прихожан обязаны по очереди целовать.
– Спаси рабов твоих, спаси нас...
Рабов... блять, они открыто это признают, пиздец.
Ну же, яви себя. Покажись, мразь.
Ничего.
Ладно, хорошо, я тебя понял, подонок.
Пальцы амфибии погружаются в чернявые волосы жреца, свитые в тугую косу. Когти царапают кожу затылка. Рыбл упирает его лицо в огни свечей. Борода с шипением исчезает кусками. Мясо краснеет, пузырится. Расплавленный воск прилипает к коже и стекает на ткань рясы вместе с кусочками плоти. Вся трепетно оберегаемая в душе святость не в силах противопоставить что-то боли. Крик поднимается вверх, резонируя от стен и безразличных ко всему святынь. Где ты?! У порога колокольни бабка переставала дергаться, горло вскрыли когтями от уха до уха. Максимально грязно. Четыре рваные раны, шейные мышцы пропахало до позвонков, лоскуты кожи, кровь бьющая толчками на асфальт и белую плитку ступеней. Конвульсивные судороги напоследок разбили ноги и тонкие узловатые пальцы.
Ничего.
Слово "Х О З Я И Н" выводят кровью на стенах подсобки. На стенах колокольни, внешних и внутренних. Темные рубины крови на ступенях и перилах. Площадка с которой открывается отличный вид на Каменск, мой город греха и порока. Огонь, пятна взрывов, столбы дыма и точки выстрелов. Вокруг месива, оставшегося от шеи обвязывают веревку, которую дергают, дабы породить звон колоколов. Она темнеет от крови. Ноги трупа не достают до пола, он покачивается из стороны в сторону, а ему в такт вторят колокола. "Х О З Я И Н" на иконах. "Х О З Я И Н" на остатках раскуроченного ящика для пожертвований на нужды храма. "Х О З Я И Н" вырезано на обнаженной груди священника, прибитого кусками подсвечников к символу Единого, занимающего половину стены. Руки сложены над головой крестом, железо прошло между лучевыми и локтевыми костями. С ребрами вывернутых стоп провернули нечто похожее. Плюсевидные кости раздробило, оставив распухшие мышечные мешки, истекающие кровью. Я не добивал его - сам подохнет, а если нет будет всем рассказывать как его Единый заступился за обездоленного почитателя и навалял монстрилам проклятым.
Кровь смешивается со свечным воском.
Я убил последовательницу Единого в его же храме, измывался над его жрецом, осквернил его вотчину
Здесь бог мертв.
Глава 12. Ночь зверя ч. 4
Однажды, куря у сторожки после очередных похорон, Тоха услышал от одного мужичка фразу - "самые прибыльные способы использования земли, строить платные сортиры и кладбища". И вот спустя "дцать" лет все еще нет аргумента против.
Рыть могилы в сорок шесть - такое себе удовольствие, возраст дает о себе знать. Тяжко это, на одну могилу в среднем, если не перенапрягаться, уходит пять-шесть часов. По жаре или на морозе. Зимой так вообще мозоли не лопаются, а ссыпаются в рукава снежной крошкой, земля твердая, пуленепробиваемая. Впрочем, при холодах ценник повышен, так что ладно.
Но Каменск не настолько большой город, чтобы расширение кладбищенского ассортимента шло в промышленных масштабах. Если случался завал, как при ДТП года два назад, то в помощь приходили знакомые алкаши, время от времени забредающие на могилки, дабы поживиться оставленными родственниками конфетами и печеньками. Тоху это не слишком беспокоило, он и сам их пакетами собирал к водке, но посетители говорили, что им это не нравилось - кружатся стервятниками и не сводят голодных глаз.
Говорят, такая работа пагубно влияет на психику.
Возможно. А еще возможно, что совать нос в чужие дела не самое хорошее времяпровождение.
Роешь ямы, в которые положат заколоченные в деревянных ящиках куски мертвечины. Устанавливаешь оградки с лавочками, поправляешь надгробные камни и сторожишь кладбище, само собой. Правда, не совсем понятно от кого его нужно охранять. Каменск - не то место, где даже в теории могут обитать монстры, любящие падаль. Каких-либо сектантов и некрофилов Тоха в жизни не видал. Так, максимум, малолетки придут пиво пить и фотографироваться у могил, типа, во какие крутые.
Мужики особо не вдавались в подробности его работы. То ли брезговали, то ли не хотели задумываться насколько хрупок их мир стабильности и рано или поздно какой-нибудь Тоха будет присыпать уже их гроб землей. А вот женщины из знакомых и родственников капали на мозги с поиском нормальной работы. Тохе было плевать. Участь сторожа и землекопа его более чем устраивала. На холостую жизнь с приступами не переходящего грань алкоголизма этого более чем хватало.
Тоха по натуре был довольно циничным человеком, а кладбище лишь огранило его природные качества. Из всех могильщиков, что он видел, ни один не был верующим или суеверным. Близость к смерти и тесная работа с мертвецами не слишком располагает к молитвам Единому. Этому херу, если он в принципе существует, глубоко плевать на проблемы смертных. Так почему Тоха должен делать вид, будто бы ему не плевать? Истории родственников о том, каким хорошим человеком был покойный, их скорбь и слезы, конечно, печальное зрелище, но не слишком впечатляющее. Именно БЫЛ хорошим человеком. Все, он мертв, его не вернуть и литры соленой влаги из глаз ничего не изменят, закрой хавальник и иди жить дальше, таково было мнение Тохи. Мертвые мертвы и им как-то по боку что творится у живых, а живые... иногда, начинаешь завидовать мертвякам, им не приходится вариться в этой клоаке говна и блевоты.
Звук откручивающейся крышки в сгустившейся тишине прозвучал неестественно громко и с некоторыми нотками лицемерной надменности. Прозрачная струя, журчание, рюмка наполняется до краев. Со временем начинаешь ценить тишину, одиночество перестает быть бременем и обязанностью, скорее привилегией, которой не каждый сможет воспользоваться. Все привыкли к шуму и голосам. Они боятся безмолвия и всеми силами пытаются заглушить его бессмысленными наборами звуков.
Опрокинуть одним глотком. Обожгло язык и водка сгустком жидкого огня спустилась в желудок, растекаясь по всему телу. Вкус мерзкий, занюхать рукавом, да закусить аккуратным кружочком колбаски. Хорошо пошла, "Императорская". Немного подумав, съел еще один кусочек.