Хозяин Проливов
Шрифт:
Асандр понимал, что ярость сейчас плохой помощник, но ничего не мог с собой поделать. Ему хотелось с ревом броситься на неверного друга и разом свернуть ему шею. Или самому подставить сердце под нож, только так можно было избыть боль. Атаману стоило немалого труда собраться и отбивать удары. Сначала он отступал, потом начал теснить противника. Лисимах, казалось, был совершенно хладнокровен. Он замечал каждый промах разгоряченного врага и немедленно использовал ситуацию. Его злоба не была мгновенной. Тягучая свинцовая обида поблескивала в глазах тавра из-под хмуро сдвинутых бровей.
Асандр никогда не видел друга таким. Куда девались его мягкость и преданность? Тонкие губы, сжатые в нитку. Бледное пепельное лицо, как маска, скрывавшее истинный облик Лисимаха. Атаман смотрел и не узнавал, смутно начиная догадываться о причине странного поведения тавра.
Удар. Еще удар. Асандр не без труда отбил выпад Лисимаха, нацеленный ему в живот. Сам он не хотел крови и потому в следующую секунду стукнул противника обмотанным ремнями кулаком левой руки в челюсть. Тавр хрипло охнул, шатнулся назад, но не опустил меч.
— Лисимах, пожалуйста, не надо. — Как только Асандру удалось взять себя в руки, ему расхотелось доводить дело до смертоубийства. — Кончим это.
— Струсил? — сипло расхохотался тавр.
— Ты же видишь, что нет. — Асандр нанес противнику сильный удар по плечу. Если б он не развернул меч плашмя, враг лишился бы руки. Во всяком случае, бронза прошла бы до кости.
Но Лисимах, казалось, не замечал благородства атамана.
— Струсил, — пошатываясь, выплюнул он в лицо бывшему другу. — Совсем размяк из-за этого пчелиного демона. Трутня в человеческом обличье. Интересно, когда ему отсекут голову, из нее потечет мед?
Этого Асандр вынести уже не мог. Он с ревом кинулся вперед, не особенно соображая, успел Лисимах выставить навстречу свой кинжал или нет. Убьет так убьет! Какая разница? Без Аристея… Удар был настолько сильным, что боль пронзила не только жертву, но и убийцу. Атаман почувствовал, что его ладони, сжимавшие рукоятку меча, уперлись в тело Лисимаха. Он ощутил липкое тепло разгоряченной кожи врага. Клинок вошел на всю длину и, покорежив ребра, торчал из спины тавра.
— Лисимах! — только и мог выдохнуть атаман, потрясенно глядя на друга, который успел прикрыться от его удара лишь ладонью. — Лисимах, я не хотел…
Голова тавра склонялась вперед. Черные спутанные волосы закрывали лицо. Он принял металл на выдохе, и теперь вместе с остатками воздуха из его губ вытекала темной струйкой кровь. Капли падали на палубу, заливая его босые пальцы. Если бы Асандр сейчас выдернул меч, Лисимах скончался бы сразу. Оставить клинок в ране значило продлить агонию. Атаман не знал, как поступить, и когда бывший друг начал оседать на настил, подхватил его под мышки.
— Лисимах… Зачем?
Пепельное лицо тавра повернулось к нему. В нем больше не было злобы.
— Ты не понимаешь… — прошептал он, сам не зная, что повторяет слова Аристея. — Я тебя любил. — Тавр коротко выдохнул и разжал руки, которыми держал Асандра за плечи. — Прости.
Ошеломленный атаман смотрел, как бессильно опустилась назад голова Лисимаха. Он выдернул меч только тогда, когда понял, что лицо тавра застыло и не меняет выражения. Кто из них был мертв? Асандр не сказал бы этого точно. Пошатываясь, он встал. Несколько человек подошли, чтобы скинуть тело Лисимаха за борт. Но атаман помешал, сделав им знак занять свои места у весел. Он сам уберет и омоет друга. И он не отдаст его на корм рыбам. Лисимах заслуживал погребального костра и земляного одеяла не где-нибудь, а на Ахилловом Дромосе. А пока… Пока Асандр отстоял свое право на власть и его слово по-прежнему — закон.
На закате, когда вода казалась расплавленным свинцом, корабли морских псов вышли из залива. Издалека человеческие фигуры на северном мысу выглядели черными точками. Они копошились и передвигались, как муравьи по куче с отбросами. Именно такое сравнение пришло в голову Асандру, когда он, налегая на рулевое весло, разворачивал диеру по ветру.
Слабый бриз не доносил с берега пения костяных флейт, но атаману казалось, что он хорошо слышит плясовые мелодии и голоса крестьян. Праздник шел к концу и к своему неизбежному началу. Вот почему плакали дудки и смеялись люди.
Асандр не знал, видит ли их сейчас пчелиный царь. Или его душа уже слилась с роем? Но надеялся, что белые паруса морских псов поддержат несчастного в последний миг жизни. Хотя его лично вид уплывающей несбывшейся мечты вогнал бы в еще большую тоску.
— Он благодарен тебе, — услышал Асандр мягкий мелодичный голос и обернулся.
Прямо на штевне за его спиной сидел тот самый золотой человек, которого атаман видел в гроте. Теперь он был без мальчика и без арфы, а из-за его плеча торчал лук.
Наверное, вид у Асандра был ошарашенный, потому что Феб рассмеялся и переместился в воздухе прямо на руль. При этом деревянный валик весла даже не прогнулся.
— Теперь ты знаешь, что такое быть царем, — улыбнулся лучник.
— Почему его душа не может последовать за нами? — угрюмо спросил атаман. Сейчас он ненавидел всех богов.
— Потому что это не его душа. — Феб отряхнул руки, с которых на палубу посыпалась золотая пыльца. — Душа Аристея растворилась в рое много лет назад, когда он стал царем. Ты думаешь, что маленький Казик сегодня надел венец? А на самом деле он умер. Весь Великий год лишь его оболочка будет ходить по земле. Ты любил мертвеца.
Асандр потрясенно смотрел перед собой.
— Неужели ничем нельзя помочь? — наконец выговорил он.
— Аристею — нет, — покачал головой Феб. — Тот, чей дух проглочен Трехликой, теряет выбор. — Лучник вздохнул. — Но есть другие. Кто не может отказаться от своего долга. Ты понимаешь, о ком я говорю?
Асандр кивнул. «Мой народ умрет без меня». Голос юного царя пчел звучал у него в ушах, сливаясь со словами, произнесенными куда резче и куда тверже: «Люди ждут моей помощи. Я не могу снять с себя ответственность за них».