Хозяин Проливов
Шрифт:
Она говорила и говорила, вливая яд в уши Аданфарса. А царевич даже не мог заткнуть ей пасть. Вырвать ее поганый язык! Так пьян он был. Ведь он и сам знал все, что нашептывала эта змея. Его отец — предатель, забывший родных богов. Скил уже в воротах Ольвии сбрасывал степную одежду из кожи и облачался в эллинские тряпки.
Сегодня, провожая отца в город, царевич с тревогой ловил угрюмые взгляды всадников из царской свиты. Все они упирались в спину Скилу, который только что не подпрыгивал в седле от нетерпения. Помнится, тогда Аданфарс подумал: эти люди не будут верны царю-отступнику. Отцу пора уходить, а то они разорвут его, и… это будет хорошо. Скил слишком ослабил хватку, а волки всегда идут за сильным. Они придут к нему, Аданфарсу.
Створки ворот захлопнулись, и царевич с раздражением заметил, как приветливо отсалютовали отцу стражники на стене. Для них он был своим. «А для нас?» На этой мысли Аданфарс снова вынырнул из пьяной задумчивости и услышал конец фразы Колоксай.
— Вы, скифы, ругаете Диониса за безумие, а ваш собственный царь не только поклоняется ему, но и одержим этим богом. Пророчествует, впадает в священный транс!
— Врешь! — заревел Аданфарс. — Не может быть, чтоб мой отец участвовал в ваших мерзких ритуалах!
Все снова повернулись к ним. Повисла неловкая тишина. Последнюю фразу царевича расслышали многие.
— Ты не сможешь этого доказать, сучка! — Аданфарс понял, что натворил. Теперь знатные скифы, собравшиеся в шатре, вопросительно смотрели на него, ожидая именно от царевича решительных действий. Только он, потомок Табити, хозяйки царского очага, имел право решать, как поступить с владыкой-отступником. От него ждали последнего слова. И это слово бараньей костью застряло у наследника в горле.
— Ты не сможешь доказать, — повторил Аданфарс. — Пока я не увидел своими глазами…
— Так иди посмотри. — Колоксай рассмеялась хищным смехом. — Я знаю дорогу.
Пылающие негодованием взгляды уперлись в царевича. Тяжелая рука Аданфарса легла флейтистке на горло.
— Для тебя будет лучше, если твои слова подтвердятся. — Наследник чувствовал, как трезвеет. Он отшвырнул девушку к стене и обернулся к остальным. — Все хотят идти в город?
Всадники дружно закивали. Царевич понял, что приговор вынесен.
— Пойдут десять знатнейших, — процедил он. — Всем там делать нечего. Эта тварь, — Аданфарс обернулся к флейтистке, — поведет нас.
Стратоника, дочь Мола, купца из Эгины, разбогатевшего на торговле со скифами, никогда не чувствовала себя в безопасности в присутствии скифов. Пусть Скил и оставил свиту за стеной, пусть сам он и старается походить на эллина — ее сердце не будет спокойным, пока всадники в островерхих шапках гарцуют по холмам вокруг города, а из-за ворот ветер доносит обрывки их гортанных песен, дым костров и громкие грубые выкрики.
Представить нельзя, что ее добрый Скил, такой нежный с детьми и внимательный с ней, — царь этих выродков! Косматый варвар, как и они. Стоит ольвийским дубовым воротам закрыться за его спиной, как из остроумного собеседника, тонкого ценителя прекрасного он превращается в бородатое чудовище с горитом, набитым стрелами, за спиной и окровавленным акинаком в руках.
Стратоника не теряла надежды окончательно превратить его в эллина. Это она привила царю вкус к удобной размеренной жизни. Он почти уже совсем отделался от варварских привычек. Если б ему не нужно было постоянно уезжать, оставлять ее и детей… Но Стратоника постоянно чувствовала себя покинутой. Стоящей у окна или гуляющей по гребню городской стены: не едет ли? Скил редко бывал с ней. Говорил: в степи много дел. Какие дела в степи? Она не понимала. Там пусто, как в ладони без медяка. Дунул ветер, полетело перекати-поле, пробежала лиса — и все. Тишина от края до края.
Лишь когда царский караван из трехсот всадников приближался к городу, земля начинала дрожать. Тяжело и грузно. Не предвещая ничего хорошего. У Стратоники всегда сжималось сердце от тревоги. Хотя это ехал ее любимый, она все ждала дурных вестей.
Иногда он привозил скот, иногда зерно, а случалось, грубо обработанные золотые украшения и посуду — телегами. Где он их брал? Не ее дело. Она и так знала. Волки, степные волки! Как объяснить ему, что ей противно даже примерять эти побрякушки? Обидится. Ведь их женщины носят. И рады. Благодарны. Несмотря на кровь. Гордятся сыновьями и супругами.
Как случилось, что ее мужем стал зверь?
Стратоника растерла пальцами щеки и затеплила глиняную лампу-лодочку. Кровать не была узкой, но Скил спал, свесившись чрез край, запрокинув голову и громко храпя широко открытым ртом. Опять набрался! Сколько раз учила его разбавлять вино. Объясняла, что одна часть к четырем. Не понимает. Почему скифы ни в чем не знают меры? Не чувствуют, где надо остановиться? У эллинов это в крови. Ее народ специально выдумал оргии, чтоб позволить себе расслабиться. Слава Дионису! А эти… Она обошла кровать, подхватила Скила под мышки и с трудом уложила поровнее.
Да, ему нравилась эллинская жизнь. Но он начал перенимать в ней далеко не лучшее. Вино и пьяные скачки по холмам! Упаси ее боги дурно говорить о Дионисе и его жрицах. Стратоника и сама плясала с менадами, опоясав бедра леопардовой шкурой. Она сама надела на голову Скилу первый венок из белого винограда. Сама в неистовстве страсти предложила себя бородатому чужеземцу на плоском камне с гермой Диониса в головах. С тех пор утекло много воды, но царь варваров не оставил свою зеленоглазую менаду…
Ее дети Левкотея и Анахарсис спали тут же в маленьких ореховых кроватках у стены. Она всегда следила за ними сама и не считала нужным удалять малышей из покоев даже во время приездов отца. Они так редко видели его. Пусть знают, как он любит их мать и что вскоре — Стратоника погладила себя по заметно округлившемуся животу — у них появится братик или сестренка. Еще один Скилид, сын Скила. Еще один полузаконный царевич волчьей степной крови.
Все, довольно. Стратоника плюнула на пальцы и затушила фитилек. Ночь не была спокойной, хотя муж дрых как убитый. От его храпа сотрясалась вся спальня. В наступившей тишине женщина лежала, откинув легкое льняное одеяло и обмахиваясь краем туники. И в это время в тугой влажной духоте ей почудились тяжелые шаги по лестнице. Вот еще. Еще.