Шрифт:
Утро Сёмки
Стояла осень. Наступила та золотая пора года, когда природа, перед тем как замереть, ярко вспыхивает. Покраснели листья у осинок, пожелтели листья у березок, зелень черемух и ивняков тоже щедро разбавились желтовато-красным оттенком. Воздух приятно освежал лицо и руки, голубое лето радовало глаз, не жаркое, но яркое солнце сквозь ветви молодой березки прорывались в крайнее окно небольшой избушки. Избу окружали заросли крапивы, все еще по-летнему зеленой. Позади избы раскинулся обширный огород, по грядам которого раскидана посеревшая ботва картофеля, да на одной гряде в два ряда торчат кочерыжки от капусты. Дальше тянулась торная дорога в поселок Бор, откуда до деревни Бисера было три км. В деревне осталось четыре жилых дома, в остальные пять или шесть приезжают только летом высаживать картошку. Еще три дома стоят заброшенными, часть годной древесины с них постепенно растащили на топку, остатки былого жилья буйно заполнила крапива, да густые заросли черемухи. Бывшие огороды, поросшие дерном, где просматривались длинными и ровными бороздами. Остальные места обитания,
Вставать Семке не хотелось. Солнце хоть и светило весело, но день не обещал радостных событий. Картошка выкопана, сколько была бы на продажу – сдали. А мяса на продажу еще подойдет не скоро. Да и будет ли что сдавать? Одна телка, мать опять продаст килограмм двадцать, а остальное оставит себе. Ни грибов не ягод в лесу не осталось, их тоже можно было продать. Ни праздников нет в ближайшее время, ни каких либо праздников, неоткуда ждать выпивку.
Отец Сёмки, тихий алкоголик, лет пять назад выпил какой то жидкости и умер. У Сёмки в посёлке нет родни, как у Ольги-соседки или у деда Егора. Брат и сестра у Сёмки живут в областном центре, но они редко пишут и ещё реже приезжают. А с хорошей роднёй чего не жить! Они и с огородом помогут управиться, и деньгами дадут, и на работу помогут устроиться. На работу в посёлок Сёмка и сам мог бы устроиться, а жить где? Если дома жить, то ездить в посёлок на чём? Здесь не город, автобусов нет. А потопай кА за три километра. То и ни какой работы не захочешь, ни за какие денежки. А Сёмка работать не прочь, он не пьяница. Отец одеколоны разные пил, а Сёмка одеколон не пьёт. Стоит у него бутылочка «Спортивного» – не трогает. А мог бы выпить, ни кто ему не мешает. Отец и новую фуфайку тогда пропил, а Сёмка вещи бережёт, не пропивает. Есть у него новые часы, квадратные, пользуется ими, на время смотрит. А мог бы и пропить, часы удобнее пропить, чем фуфайку – они легче и их возьмут быстрее. На краю посёлка живёт Ленка – самогонщица. За такие часы месяц поить будет, а то и всю зиму, но Сёмка не пьяница, он не пропивает, а наоборот, покупает себе одежду. Курточку хорошую себе купил и брюки. Голодные поселковские сменяли свои вещи на картошку. Сёмка рассмеялся, представив голодных поселковских жителей, и закурил вторую папиросу «Примы» сигареты он покупает только ленинградские, они лучше. Оставшийся окурок бросил в жестянку с водой, пролилась грязная вода на газету. На столик мать поставила на просушку трёхлитровые банки, намечая засолить в них капусту. Наплевать бы на банки, да капуста – закусь хорошая. Сёмка осторожно взял жестянку и понёс её к другой стенке, к другому окну. Там в полу имелась узкая щель, куда Сёмка справлял малую нужду и валил мелкий мусор. Вытряхнул их жестянки окурки, поставил её обратно на стол.
На мосту у матери на длинной, толстой, натянутой вдоль проволоке, висело разное тряпьё: рубахи, штаны, платья, всё старое и постиранное. Иногда парень задерживал свой взгляд на этой куче. Его привлекала лёгкая возможность взять что либо, вряд ли мать скоро хватится, и обменять на водку. Про себя Сёмка ни когда не скажет: пропить. Нет, просто выгодно обменять: дать не нужное, а взамен получить спиртное. Водка, это такая жидкость, которую хочется пить, пить и пить. Водка повышает настроение, даёт силу, смелость, радость в жизни. Сёмка, в отличие от своих деревенских, любил пофилософствовать. Горбаться всю жизнь, говорил он, а всё ровно умрёшь. Не лучше ли просто наслаждаться жизнью: смотреть на небо, на солнце, слушать птичек, рыбачить, собирать грибы и ягоды, а не строить разных там высотных теремов, не заводить дорогих машин, просто жить без зависти, волнений и шума. Такая философия вполне оправдывала Сёмкину лень, и он развивал её у рыбачьих костров. Из ближнего леспромхоза Суслов свалил две-три машины горбыля на берегу реки на костры. Туда приходил Сёмка с пилкой, распиливал длинный горбыль, приносил из дома соль, картошки, из ближних кустов наламывал для чая ветки смородины. Его услуги принимали, угощали ухой, чаем, наливали пиво и водку. Его разговоры слушали с интересом, снисходительно воспринимая его, как простого человека из народа, не далёкого по уму, по делам своим. По мимолётным усмешкам, не доверчивым взглядам, небрежным похлопываниям по плечу, Сёмка чувствовал, что им пренебрегают. Он не скидывал с плеча чужую руку, а снова повторял сказанное, словно хотел убедить других в своей искренности. В свои слова он и сам не верил, а хотелось ему, чтоб поверили
Послышался выстрел, Сёмка вздрогнул, пристальней всмотрелся в даль. Над озером летали утки, рассеивался дымок. К соседке Ольге приехал её брат, живущий в посёлке, и вместе с племянником Серёжкой пошёл на охоту. Это не рыбаки: с пилкой к ним не подойдёшь, картошки не предложишь, а утятина вкуснее рыбы. А раз сближение не доступно, но Сёмка поспешил осудить их действия. Где их, подранков найдёшь, на в густых камышах? Десяток уток поранишь, а лишь одну себе возьмёшь, остальные зря пропадут. Сёмка предпочёл забыть о злом, чёрном Полкане, живущем у Ольги. Полкан, хорошая собака, найдёт и утку, и зайца, и другого мелкого зверя. Сёмке бы такого Полкана и ружьё бы ещё – он бы настрелял тогда больше Серёжки и его хромого дядьки. Он же молодой, сильный, здоровый.
Работа Сёмки
Чтобы он сделал лучше, будь у него такие же возможности, как у других, и что другие делают плохо, в чём их промахи и ошибки, Сёмка не успел додумать – Меланья позвала завтракать.
– Иди, ешь, – позвала она, наскоро открыв двери. Сёмка не спеша докурил сигарету, бросил окурок в жестянку, пошёл на кухню. То, что мать не умеет готовить, он знал давно. На столе снова сковорода с надоевшей картошкой, крупно нарезанных хлеб, солёные огурцы и банка с молоком.
– Кто же молоко с солёным ест? – усмехнулся он, – тогда до ветру не набегаешься!
– Не хочешь – не ешь, – отозвалась Меланья, доставая большой чугун из печи. Ухват плыл по воздуху, доставал до стола, угрожая столкнуть банку.
– Э-э-эй! – забеспокоился Сёмка, – ничего не видишь, сейчас всё опрокинешь!
Меланья поставила чёрный ухват в угол, взяла старое, почерневшее полотенце, обхватила им за бока чугуна и слила воду в ведро. Из ведра пошёл пар, из чугуна пар, сама Меланья тяжело дыша, медленно разгибалась.
– Сказала бы, я бы сам слил воду, – посочувствовал Сёмка.
– Сама я справлюсь, и воду сама занесу, тебя ждёт работа тяжелее.
– Какая? – насторожился он. Работа работе – рознь. Есть не благодарная и тяжёлая, отдача от которой очень не заметна. Это все работы по хозяйству, по огороду, урожай с которого уже собран и продан. Есть работа калымная – возка сена или колка дров у соседей – там без бутылочки не обойтись. Но у Ольги Серёжка подрастает, а к деду Егору поселковские ходят, остаётся лишь Фёкла со своей непутёвой дочкой. Та зовёт чаще, а расплачивается вонючим самогоном.
Меланья вывалила картошку в кадушку, стала толочь её. От её сотрясения подрагивали вёдра на лавке, серый кот тёрся о ноги хозяйки, полосатый половичёк буровился на полу. На окне рос сухой и пыльный столетник. За окном, вдоль улицы молоденькая, худенькая девчушка толкала впереди себя коляску. Она сильно раскачивала её и что то напевала. У дома Егора стояла привязанная к ограде лошадь, на телеге валялся плуг. Сомнений у Сёмки больше не оставалось: мать хочет заставить его пахать огород. Осенью эта работа казалась парню не только не шабашная, не благодарная, но и не нужная, ибо эту работу можно отложить до весны. Сёмка ел картошку, хмурился. Мать потолкла картошку, подошла ближе. Зная об отношении сына к пахоте огорода, она тянула с ответом. Взяла кружку, налила воды, полила столетник, поправила половик на полу. Сёмка мельком взглядывал, как она неуклюже топчется на кухне, как вытирает руки о фартук. Смотрел на её серенькое, выцветшее платье, заметил углубившиеся морщины, поседевшие редкие волосы, собранные в узелок на затылке. Её худые руки с длинными пальцами, опёршимися о край стола, и жутко жалел себя: ну чем эта старая баба может помочь ему? Она даже не хочет отложить вспашку огорода до весны, когда будут новые силы, когда появится желание. А что желание появится, в это Сёмка верил свято. Ему всегда хотелось что то делать, но потом, не сейчас.
Соседка
– Смотри-ка, – сказала Меланья, – Соска свою куклу опять в коляске таскает, заморозит ребятёнка.
Соской деревенские жители звали дочку Фёклы Маринку. Та до не давнего времени всё сосала соску, пока не родилось у неё своё дитё. От кого родила, ни кто не знает, а в посёлке Бор с ней гуляли многие. Девочке уже три года, а она до сих пор не ходит, но в коляске Маринка её не катает. Меланья об этом знает, но разговоры о непутёвой Маринке всегда сближают её с сыном, поднимают обоим настроение. Приятно осознавать, что кто то живёт ещё хуже тебя, над кем можно посмеяться, ощущая своё превосходство. Сёмка глянул в окно: невзрачная фигурка Маринки приближалась к телеге, на которой вчера привезли плуг. Соска поставила коляску между оглоблей, сама уселась на грядку телеги, заболтала ногами, зажмурилась, глядя на солнце.
– Живёт человек, – задумчиво проговорил Сёмка, – хлеб и вода, крыша над головой и ничего ей больше не надо.
– Так-так, – живо согласилась Меланья. – Пособие на девку получает каждый месяц 80 рубликов, да ещё пенсия старухи, на хлеб только и хватает.
Сёмка нахмурился – о 80десяти рублях он не знал. Хотел было посмеяться над Маринкой, над её малыми потребностями, узостью интересов. Хотя иной раз он сам проповедовал малые потребности человека, но всё же предпочитал считать себя самостоятельным и рачительным хозяином. А теперь выходит, что даже некчемушняя Соска и та получает какое то пособие, живёт на свои деньги. У него же нет ни пособия, ни пенсии, ни зарплаты, словно он не работает. А разве мать без него одна справится? Вот, опять пахать надо. И не желанная минутой раньше работа, стала вполне приемлемой, оправдывающей его пребывание дома.