Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
— Я же этого не сказала, — заметила Ирма.
— А что бы вы сказали, если бы сказали? — спросил хозяин.
— Я молчу, — ответила Ирма.
— Жалко, очень жалко, — сказал на это хозяин. — А мне бы так хотелось услышать мнение человека, с которым живешь под одной крышей. Но ничего не поделаешь, приходится мириться. И знаете, что я думаю: вы обязательно сказали бы что-то, если б не боялись меня уязвить.
— Нет, мне действительно нечего сказать, — ответила Ирма, и сказала чистую правду, так как в самом деле не следила за путаным ходом мыслей хозяина; она думала. «Вот оно то, о чем говорила Лонни, — совсем как паук, как шелковичный червь, — вьет, вьет свою пряжу, того гляди,
— Вы мне об этом можете не говорить, — недоверчиво ответил хозяин. — Хотите, я скажу вам, о чем вы думаете? Хотите?
— Пожалуйста, — сказала Ирма, хотя сердце у самой екнуло.
— Вы думаете вот о чем, — сказал хозяин. — Может быть, эта богатая мадемуазель и пошла бы к алтарю, а может быть, и нет. Наверняка нет, если бы на горизонте маячил кто-то другой, больше и сильнее, и у кого, скажем, пышные черные кудри.
При последних словах Ирма невольно прыснула со смеху, — Лонни так много говорила ей о кудрях своего Рууди.
— Вот видите, я угадал, — торжествующе сказал хозяин.
— Ни капельки, — возразила Ирма.
— Почему же вы тогда засмеялись? К тому же так чистосердечно, что просто приятно было слушать. Хоть сам смейся над собой вместе с вами.
— Я засмеялась потому, что вы угадали, как думает кто-то другой, — объяснила Ирма.
— Кто же это?
— Одна моя подруга — она вечно говорит о кудрях своего Рууди.
— Гос-споди! — воскликнул хозяин. — Это невозможно! Ведь я тоже Рууди, Рудольф, а, как видите, у меня нет никаких кудрей. Напротив, с каждым днем все лысею…
— Господин Рудольф, вы зря наговариваете на себя, вы вовсе не лысеете, — возразила Ирма, хотя сию минуту вспомнила, что почти те же слова она говорила Лонни в защиту волос хозяина. Так, значит, это и есть любовь? Значит, это и есть то, что Ирма уже начинает понемногу верить «вранью» хозяина? А верить нельзя, стоит поверить — и начнется любовь. Поверишь — и полюбишь, другого не дано. Так что, если боишься полюбить, старайся изо всех сил не верить.
В то время, как Ирма размышляла про себя над этой премудростью, хозяин, в свою очередь, продолжал высказывать свое. Не мог же он знать, что Ирма, погруженная в свои мысли, почти не слушает его.
— Нет, нет, поверьте, барышня, — доказывал господин Рудольф, — я в самом деле лысею. И если бы вы знали, чем это мне грозит, чем это грозит любому мужчине, мало-мальски всерьез относящемуся к любви! Ведь не найдется ни одной женщины, то есть ни одной молодой женщины, которая поверила бы, что мужчина с плешивой головой может любить, к тому же всерьез. Такой мужчина может жениться, это да, но никак не любить, так считают все женщины. Нет такой смолы, нет такого мыла, нет такой мази, какими я не мыл и не мазал свои волосы, чтобы они росли. Я читал, что у тех, кто ездит на Северный полюс, вырастают там густые волосы и бороды, от холода, конечно, — и я охотно бы поехал с ними на полюс. Но поскольку это невозможно, я купил резиновый мешок, наливал в него ледяную воду или набивал его кусками льда и — на голову. Ну вот, сказал я своей черепушке, теперь ты на Северном полюсе, так что волосы должны вырасти — только волосы, потому что борода в наше время для любви не нужна.
— Ну и как, стали расти волосы? — спросила Ирма, отвлекаясь от своих мыслей.
— Нет, — откровенно признался господин Рудольф.
— И не стали гуще?
— Нисколько, скорее стали редеть и редеют с каждый днем. Но в конце концов я нашел выход. И знаете какой? Стал врать. Ей-богу! Вы еще не заметили, что я вам чуть-чуть привираю? В самом деле! Когда я вам говорил, что кляча верит цыгану и у нее вырастают ноги молодой кобылицы, — разве это так на самом деле? Худо ли было бы жить
— А не потому ли, что она — кляча? — спросила Ирма, чтобы показать, что и она разбирается в жизни и любви.
— И потому тоже, конечно, — сразу же согласился господин Рудольф. — Но это не все, поверьте, это далеко еще не все. Главное то, что кляче невозможно что-нибудь соврать. Пятидесятилетняя старая дева, сухая, как жердь, поверит в любовь молодого парня, если он ей что-нибудь кругло соврет. Ей-богу, поверит! Например, моя тетка, которая была зажиточной домовладелицей, живет теперь в хижине, потому что поверила любви и вранью. Я-то и другие родственники твердили ей, мол, не верь шалопаю, он врет, все шалопаи врут, когда говорят с богатыми старыми девами, но она, бедняжка, не послушала нас. Ложь сладка, если ее приправить любовными посулами. Это знают все мужчины, и молодые и старые, даже я знаю, потому мы все и лжем. Не для того, чтобы обмануть, а чтобы сказать, как мы любим. Да и что остается делать, если бог не наградил тебя кудрями, — меня, например. Вот и начинаешь лгать — это те же твои кудри.
Ирма почувствовала к господину Рудольфу и ко всем мужчинам, у которых нет кудрей, что-то вроде жалости. Ей вспомнилось вдруг, что кудрей нет и у Ээди, лишь жесткий ежик. К тому же он не умел много врать, а говорил все только обычные слова. Значит, его любовь еще не так велика, если она не тянет его лгать, — решила Ирма. Господин Рудольф вроде любит сильнее, ведь он и сам признает, что лжет ради любви. Но если он открыто признает это сам, то и ложь его — уже не ложь. Или, может, и признание — та же ложь? Решить это было ей почти не под силу. По крайней мере, одно было ясно для Ирмы: когда человек лжет и сам признается в этом, это гораздо честнее, чем лгать, не признаваясь в этом. Во всяком случае, такая ложь не злонамеренное вранье, а всего лишь приятное времяпрепровождение, вроде какой-нибудь игры или пения. Но разве нельзя любить человека за хорошую игру или пение, ведь из-за пения и игры мы любим даже граммофон.
В эту минуту Ирма услышала вопрос господина Рудольфа:
— А не скажете вы, чем эти кудри хуже, например, электрической или паровой завивки? Ведь известно же, что многие сердечные влечения возникли именно благодаря искусственным завивкам. Стало быть, электричеством или паром можно вызвать любовь, а духовное озарение и жар души для любви непригодны? Это и есть то самое, барышня, что я называю в любви свинством. Когда я прибегаю ко лжи, я не использую электричество или пар, напротив — напрягаю свои собственные духовные силы. Но разве они не стоят, по крайней мере, столько же, сколько электро- или парозавивка? Разве я не честнее, чем все те, кто носит искусственные кудри, вместе взятые, хотя я и лгу? Как вы считаете, барышня, кто честнее? К тому же я сам говорю, что я лгу… Так кто же честнее?
Однако Ирма не могла ничего решить, она никогда еще не делала себе искусственную завивку, только слышала, как красиво, хорошо и естественно носить ее, мечтала о ней и была поклонницей таких завивок задолго до того, как сама испробовала их. Конечно, и ложь господина Рудольфа — вещь красивая, хорошая и естественная, но она еще не досконально узнала ее, чтобы сказать, что мечтает о ней, как об электрической или паровой завивке. Чтобы избежать ответа, она попыталась перевести разговор на другое и спросила: