Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Таммсааре Антон Хансен

— Подождите до следующего раза, когда придется ставить компресс, — пококетничала Ирма и очень разозлилась на себя — хотела было выйти.

— Барышня, вы жестоки! — воскликнул господин Всетаки. — Это первый компресс в моей жизни, то есть впервые почти за сорок лет. И если подумать, что темпы останутся прежними, то следующий компресс мне поставят, когда мне стукнет почти восемьдесят. Понимаете, что это значит? Я ведь могу умереть до тех пор. Так что сжальтесь надо мною, барышня! Я бы просил вас еще лучше, но не знаю, как это делается, потому как никогда еще не просил барышень и вообще молодых девушек. Да что я говорю о девушках! Я вообще никого еще не просил в жизни, даже самого бога. И его не просил, насколько

мне помнится. В церковь-то я ходил, конечно, нередко, хожу и теперь, но это не значит же, что ради того, чтобы просить о чем-то бога. А если и прошу, молюсь, то не всерьез, а просто так, ради моды, как все, потому что этак легче жить. И знаете, барышня, почему это повелось? Я думал, мол, богу ни тепло, ни холодно от моих молитв, и вообще — кто бы ему ни молился. Просить его стоило бы только за себя самого, но у меня до сих пор не было на то серьезной причины, как нет ее, по-видимому, и у других, а то бы они молились всерьез. Все приходят к богу со своей пустяковой тщетой, как и я. И этак я жил, как все, и жил совсем не плохо, потому как бог благословил дело рук моих, хотя я ни разу, в сущности, не молился ему и не благодарил его. Теперь вы видите, барышня, в каком я сейчас оказался затруднительном положении; хочу хорошенько изложить вам свою сердечную просьбу, а не знаю, как это делается. Голова моя работает беспрерывно: что мне такое вам сказать, чтобы вы подошли и нагнулись ко мне еще разок. Видите, голова трещит от натуги.

— Это все от горячего компресса, который начинает действовать, — сказала Ирма, — и оттого, что у вас руки под одеялом.

— Ой, боюсь я, это главным образом оттого, что на мне одеяло, как смирительная рубашка, — продолжал господин Всетаки и снова повернулся в сторону Ирмы. — Однако, барышня, если бог благословлял меня почти сорок лет, не слыша от меня молитв, неужели вы не можете исполнить хоть одно мое желание, хотя я не знаю, как просить молодых девушек, когда они стоят перед твоей кроватью? Неужели вы злее, чем бог, который грозит мне и вам адским огнем.

— Теперь вы начали говорить глупости, сударь — сказала Ирма.

— Это только потому, что я не знаю, как упросить вас, — ответил Всетаки. — Но сделайте сегодня небольшую глупость и представьте, знаете что, барышня? Представьте себе, что вы — бог, представьте хоть на мгновенье. А если вам трудно представить, что вы какой-то великий бог, который сдвигает с места горы, то представьте, что вы маленький божок — такой, каких китайцы или негры носят в кармане или где-нибудь еще, если у них нет карманов, потому как у них только тряпка на бедрах, а то и ее нет. Да и смысла нет представлять себя великим богом — ему никто уже и не поклоняется всерьез. Но подумайте, что вы маленький китайский божок, которому молится, по крайней мере, один человек, и этот человек — я. К тому же я молю о такой малости — не о себе и не о вас, а о своем носе и о запахе клевера, который идет от вас. Милостивая барышня, побудьте сегодня на мгновенье моим божком, моим клеверным божеством!

Ничего не поделаешь, пришлось Ирме какое-то мгновение побыть маленьким божком, который обитает в клеверном сене и имя которого никто не знает, не слышал и не произносил. Мириады всевозможных недолговечных существ рождаются на свет как бы только затем, чтобы вскоре умереть. Но если есть смысл в том, чтобы возникнуть на мгновение и умереть ничтожным существом, разве так уж бессмысленно побыть на миг маленьким божком, если к тому же существует хоть один молящийся тебе!

Ирма подошла к кровати, колени ее коснулись доски.

— Сударь, а вы держите руки под одеялом? — спросила она.

— Держу и буду держать хоть до завтрашнего утра, если вы наклонитесь на минутку ко мне, — ответил лежащий.

И Ирма наклонилась, словно хотела поцеловать его. Ее волосы почти коснулись губ лежащего, и он произнес:

—

Прошу вас, поверните немножко голову, затылком ко мне. Вот та-ак! Спасибо! Теперь я знаю: клевером пахнет у вас макушка. Рехнуться можно!

Но Ирма и сама чувствовала, что вроде тоже готова рехнуться, — а то с чего ей вздумалось совать свой затылок в лицо этому человеку. Едва она выпрямилась, как голова у нее закружилась, словно девушка сошла с карусели. К счастью, лежащий сказал:

— Присядьте ненадолго на стул у кровати, барышня, мне так приятно, когда вы рядом.

Ирма присела. Но, придя в себя, она ощутила страх и, вскочив со стула, убежала в свою комнату, заперлась на ключ, будто кто-то за нею гнался. Упала ничком на постель и тяжело задышала, словно запыхалась от бега. Так она валялась какое-то время. Так вот о чем говорила Лонни: девушка влюблена, — подумала Ирма. Значит, когда влюбляются, голова идет кругом, как на карусели? Но Ирма так влюбляться не станет. Она полюбит с ясной головой. Потому что те, кто влюбляется, когда голова идет кругом, становятся «сестрами» и спят с хозяином в одной постели. Но если она полюбит не так, полюбит с ясной головой, где она будет спать? Одна?

Кто-то зазвонил и звонил непрерывно. Кто бы это мог быть? Ах да, это тот, у кого я была, там у меня закружилась голова. У меня закружилась голова, а он рехнулся, это он сам сказал. Что хуже — когда сходишь с ума или когда кружится голова?

Ирма поднялась с постели и остановилась посреди комнаты, чтобы испытать, кружится ли все еще голова. Вначале она немножко кружилась, но потом в глазах прояснилось и все прошло. Та-ак, значит, я больше не влюблена и могу идти, подумала Ирма и повернула ключ в двери. Но когда она подошла к хозяину, тот спросил:

— Почему вы убежали, барышня? Что с вами было?

— Когда я нагнулась, у меня закружилась голова, мне стало дурно, у меня слабое сердце, — сказала Ирма.

— Бедняжка! — пожалел ее господин Всетаки и прибавил совсем другим тоном: — У меня тоже голова закружилась, но дурно не было.

— Вам компресс ударил в голову, — объяснила Ирма.

— Кто его знает, может, действительно компресс, — удивился господин Всетаки и посоветовал Ирме поскорее лечь спать, он сегодня ни в чем больше не нуждается.

X

Дни шли обычной чередой: хозяин бывал дома сравнительно редко, чаще всего приходил только поздно ночью — спать, а то и вовсе не приходил. А когда и бывал дома, то разговаривал с Ирмой как можно меньше, казалось, ничуть не интересовался ее заботами и делами, не обращал внимания и на то, в каком платье ходит его служанка.

Ирма следовала примеру хозяина. И она пыталась жить как можно независимей и уединенней. Она даже не спрашивала деньги всякий раз, когда они кончались, покупала все, что нужно, в долг или тратила свои, лишь потом предъявляя хозяину счет. Порою казалось, что не Ирма в служанках у господина Всетаки, а господин Всетаки на пансионе у Ирмы — живет себе в трех прекрасных комнатах, в то время как сама хозяйка ютится в комнатушке за кухней. А почему бы и не так, если это устраивает обоих?

Ирма довольно часто выходила из дому, как только являлся хозяин, — он обычно не препятствовал этому. Она шла к тетке, в читальню или — учиться печатать на машинке; поскольку с бухгалтерскими курсами до праздников ничего не получалось, Ирма решила использовать свободное время на то, чтобы понатореть в машинописи. Она и тут задумала было поступить на какие-нибудь курсы, однако господин, с которым она говорила об этом, объяснил ей, что никаких курсов машинописи нет, а есть система. Система — и никаких курсов! А система оказалась очень простой: господин дал Ирме пишущую машинку, дал ей чистую бумагу и дал еще исписанную бумагу, с которой Ирма должна была перепечатывать на машинке.