Хозяин зеркал
Шрифт:
Лягушонок поскреб в затылке и хмыкнул:
– Это, дяденька, не ко мне. Это к Рыжему Пету. Он из Крыс. А мы – Лягушки.
– И чего вам, Лягушкам, у меня в аптеке понадобилось?
Оскар пожал плечами:
– Так мы за Крысами. Если Крыса кого занюхала, значит, сыром пахнет.
Старый аптекарь снял очки, покусал дужку и тихо ответил:
– Сыром, мальчик, пахнет обычно из мышеловки.
Лучше бы Оскару было просто съесть меда. Мед девка и впрямь приволокла, да не просто так, а на подносе, в горшочке, рядом в масленке масло и булка – белая, пухлая! Съесть и убраться подобру-поздорову. Однако Лягушонка разобрало любопытство. Облизывая сладкие пальцы, он пристроился за углом и принялся наблюдать. Когда солнце коснулось морского змея-флюгера на крыше, притащилась какая-то бабка.
Девчонка захлопнула дверь и зашагала прочь. Широкая синяя юбка спускалась почти до щиколоток, но когда сзади поддувал ветерок, ткань аппетитно прилегала к круглым ягодицам. Лягушонок хмыкнул. Наперстянке бы это не понравилось. Ревнивая злючка. Оглянувшись на дом, где не происходило ровно ничего интересного, Оскар еще раз облизал пальцы, сплюнул и, запихнув руки в карманы, отправился за рыжухой.
Рынок гомонил вечерним усталым гомоном, и гулять здесь Лягушонку вовсе не следовало. Рынок держали Крысы. Торговцы уже расходились, запирали ларьки, покупателей было мало – как раз чтобы нарваться на неприятности. Мухи кружились над мясными и рыбными прилавками. Девчонка шла, потряхивая корзинкой, обходя зеленые вонючие лужи. Лягушонок по пути стащил из фруктовой груды персик. Сок тек по подбородку. Затылок пекло, будто до заката не оставалась всего-то пара часов. Рыжая свернула в ряд, где торговали пряностями и откуда остро тянуло мускатом и имбирем. Неподалеку обосновались Караванщики со своими верблюдами. Лягушонок недолюбливал Караванщиков. Вроде смотришь – человек как человек, толстый, бритый, смуглорожий, а все кажется, что из-под халата высунется хвостик. Покосившись на чужаков, Оскар уже двинулся было за девчонкой – и замер. В уши ввинтился писклявый крысячий говорок:
– Петух кысал полкорочки, шуковал принорить мышутку. Петух шебуршится за скол, жигает, колдунок за мышутку забздит и охлыстнется, там и сыр, и вар…
Лягушонок съежился и метнулся за ближайший прилавок. Сверху на него неодобрительно уставился большой, облезлый с боков верблюд. Вот какое, значит, тут золото из говна. Какой-то ферт – Петух? – обещал Крысюкам полкуска, если те похитят девчонку и обменяют у аптекаря на какой-то осколок. Что еще за осколок? Эх, да плевать, лишь бы выбраться отсюда… Ох и задаст он Водомерке, фраеру конченому, ох и задаст! Лягушонок осторожно выглянул из-за пахучего верблюжьего бока. По рынку шли трое. Двоих он не знал, а вот третий, Богомол, был широко известен в узких кругах. Петов кореш, считай правая рука. Мокрушник. И карась. Лягушонок чуть не хмыкнул. Карась-Богомол, ну и рыбка получается. Длинная, сухая, вся словно на шарнирах башка Богомола ходила туда-сюда, и прижатые к бокам тощие лапы подрагивали. Трое нацелились на девчонку. Ну давай, рыжая, оглянись! На рынке еще полно народу. Давай, дерни от них или завизжи как следует. Девчонка не оглянулась. Она торговала что-то у старой карги в провонявшем заморской дрянью ряду. Узкая спина и юбка, широкая на бедрах, рыжие волосы по плечам, эх, дура, ну сейчас же тебя, сейчас, вот прямо сейчас…
Когда девчонка оглянулась, было уже слишком поздно. Двое с боков держали народ – да и не рвался никто особенно, Крыс здесь знали. Богомол, красивый как смерть, подвалил к рыжухе и осклабился во всю пасть:
– Погуляем, мышутка?
Та замотала головой и попятилась. Богомол вытянул пятерню и пихнул девчонку в грудь. Не сильно, а так, чтобы она упала спиной на прилавок. Корзина выкатилась из руки, из корзины – клубки шерсти. Все клубки бойко пошустрили прочь, кроме одного, синего, и, приглядевшись, Лягушонок понял почему. В клубок была воткнута длинная железная спица.
У девчонки оказались очень белые коленки. Белые, совсем не загоревшие. На одну из них черным паучиной плюхнулась Богомолья пятерня… Девка дернулась и запоздало взвизгнула. В спину Лягушонку нервно задышал верблюд. Верблюду не понравился визг.
– Посмотрим, как тебе это понравится, образина, – процедил сквозь
Раздался рев. Скотина завопила и заметалась, обрывая повод. Из шатра выскочил толстый Караванщик, но где ему было удержать двугорбого гада. Верблюд рванулся прочь, врезаясь прямо в собравшуюся у мускатно-имбирного прилавка толпу. Двое Крысюков отшатнулись, в толпе образовался зазор… а Лягушонок уже сжал в кулаке такую удобную спицу и уставился на ямку, ямку на бритом затылке Богомола, как раз между основанием черепа и выступающими позвонками.
Спица вошла легко. Слишком легко. Слишком легко, чтобы все случившееся оказалось правдой – ведь Лягушонок еще никогда никого не убивал…
Он выдернул девчонку из-под дохлого Крысюка. Бежать толком та не могла, все спотыкалась, но их, кажется, и не преследовали. И уже прислонив рыжую к стене в одном из переулков за рынком и глядя в сумасшедшие зеленые глаза, не мокрые от слез, а совсем сухие, Лягушонок понял, что окровавленная спица все еще зажата у него в кулаке. Он выпустил железный штырь, и тот зазвенел по камням.
Если бы Лягушонок знал, что, совершая благородный поступок – первый и последний в своей жизни, – он обрекает старого Шауля на верную смерть, то, пожалуй, трижды подумал бы, прежде чем вонзить удобную спицу в податливый затылок.
Пришлось идти с повинной к Водяному, потому что так заведено – коли вышла размолвка между бандами, дело разруливают вожаки. Водяной был личностью выдающейся. Если Крысы Ржавого рынка вели родословную от Крысословов, а те – от самых настоящих крыс, то и Лягушкам требовалось в грязь лицом не ударить. Водяной утверждал, что произошел от мифической Амфисбены, будто бы выползшей в горячке любовного гона на берег и оприходовавшей красавчика из приморских дворян. На самом деле, конечно, никакой Амфисбены не было, а был неудачный эксперимент Господина P, джентльмена редкостной учености, полвека назад увлекшегося селекцией. Судя по результату, Господин P пытался скрестить человека и жабу. От жабы Водяному достались пупырчатая зеленоватая кожа, выпученные зенки, толстое брюхо и перепонки на пальцах, а от человека – природное человеческое гадство.
Водяной восседал на троне – створке гигантской беззубки, которую с немалым трудом доставили в Город Караванщики. Ноги, или, вернее, задние лапы Водяного возлежали на спине пышногрудой блондинки, а не менее пышногрудая брюнетка делала хозяину педикюр. То есть попросту полировала кривые желтые когти Водяного и затачивала их для пущей остроты алмазной пилкой. Когтями Водяной превосходно умел орудовать, что доказывали длинные параллельные шрамы, украшавшие физиономии доброй половины лягушачьего племени. По правую руку Водяного стоял столик с горшком и аквариумом. В горшке жили, а точнее, ожидали неминуемой смерти жирные червяки. В аквариуме обитала крупная жаба. Время от времени Водяной запускал руку в горшок и подносил жабе угощение, которое та принимала с выражением бесконечной брезгливости. Примерно с таким же выражением глава лягушачьего племени смотрел сейчас на Оскара.
– Да, облажался ты картинно, – заметил Водяной, любивший культурную речь. – Вот что, юный Оскар. По замыслу и по требованию моего рыжекудрого коллеги с Рынка мне бы следовало пустить тебя на прокорм Прелестнице. – Тут Водяной нежно почесал своей любимице спинку; та рыгнула и устремила на хозяина полный отвращения взгляд. – Но тебе, малыш, сильно подфартило. Как раз подошел срок Набора. Являясь несовершеннолетним, ты не можешь официально претендовать на должность в городской полиции, которая бережет нас как умеет, но парень ты рослый, за пятнадцатилетнего, пожалуй, сойдешь. Так что так мы и запишем: Оскар Расмуссен, пятнадцати лет от роду, по Набору отряжен в префектуру Седьмого округа.
– Это что, из Лягушек в Свиньи? – буркнул Оскар.
По договору с городской администрацией, раз в пять лет представители Лягушек, Ящериц и Крыс вступали в ряды блюстителей порядка. Через этих выборных разруливались вопросы, периодически возникавшие между группировками и полицией. Особой любви к выборным не питали ни их фартовые братья, ни новые сослуживцы, но было у перевертышей одно важное преимущество – неприкосновенность. Тот, кто невзначай порежет перевертыша, ответит не только перед законом, но и перед ворами, а держать ответ перед теми и другими мало кому захотелось бы.