Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Шрифт:
— Это что? — книга выглядела подозрительно и вызывала вполне естественное желание — изъять.
— Благодарности, — лакей глядел на Себастьяна свысока, и в глазах его пустых виделась жалость. — Гости благодарят панну Эугению…
— За что?
— За все.
— Ах, за всякие пустяки… не стоит вашего внимания… Лютек, спасибо… можете быть свободны… хотя нет, пусть в малую гостиную подадут чай… у нас ныне замечательный чай. Мой супруг прикупил по оказии, истинно цианьский. По пятнадцати злотней за гривну.
Этакий чай и поперек горла встать может.
— И пирожных
Повернувшись к Себастьяну, она пояснила:
— Мы для родственников берем, которые попроще, в местечковой… все одно Жоржиковы тетки в хороших пирожных ничего не понимают, так что зазря тратиться? Вы уж извините, что ждать пришлось… Лютеку велено, чтоб без докладу никого не пускал, а то ходят тут и ходят…
— Кто ходит?
— Ах, кто только не ходит! Все больше просители… знаете, почему-то думают, что ежели Жоржику удалось заработать злотень — другой, то он просто обязанный этим поделиться… он, конечно, делится. Давече вот храму отписал пять тысяч на кровлю. Памятную табличку за то обещались. Но ведь всем и каждому давать, этак и разориться недолго…
Она шла по узкому коридорчику, и пышные розовые юбки колыхались, задевая стены.
— Ваш супруг…
— Жидомир Бергуш — Понятовский… вообще-то он урожденный Цуциков, но взял мою фамилию. Согласитесь, что Жидомир Бергуш — Понятовский звучит куда как благозвучней.
Себастьян согласился.
— У него заводики… мыловаренные… с дюжину. И еще иного, по мелочи… там мануфактурка, там фабрика… понимаете.
— Понимаю.
— Чудесно! Мы в Познаньск недавно перебрались, в позатом годе. Я Жоржику говорила, что нечего в провинциях делать. Там, небось, ни обчества пристойного, ни жизни светское…
Панна Эугения остановилась у двери и опустила очи долу. А Себастьян не сразу понял, что дверь эту требуется отворить.
— У вас… чудесный дом, — сказал он, стараясь сгладить неловкость.
— Ах, вы мне льстите…
Льстил.
И лесть эта далась Себастьяну нелегко.
Золото.
Всюду золото.
Золотой шелк стен. И золотой бархат гардин. Золотой атлас с золотым же шитьем на низеньких креслицах. Золоченое дерево… золотые узоры на мраморе камина.
Золотая посуда.
— Неужели вы самолично… — Себастьян обвел все золотое великолепие рукой.
— Конечно… неужели я могла доверить свой дом кому-то?
Платье на панне Эугении тоже было золотым, чрезмерно тяжелым для лета, но явно недешевым.
— Столько труда… столько труда… вы представить не можете…
Себастьян такое действительно представлять не мог и, главное, не желал.
— Вы присаживайтесь, а Розочка сейчас спустится… ей надобно туалету обновить, — панна Эугения присела на самый краешек кресла и, проведя по обивке ладонью, пожаловалась. — Цены в Познаньске несусветные! Приличную ткань дешевле, чем по двадцать сребней за аршин не сыскать… эта и вовсе сорок стоила…
— Скажите, вы были знакомы с Зузанной Вышковец? — Себастьян разглядывал собеседницу.
Недавно в Познаньске… насколько недавно? Впрочем, явно не месяц и не два… но ежели она волкодлак, то знает
Или выход нашла…
— Зузанна… — панна Эугения нахмурилась, была она худа, однако эта худоба не придавала фигуре ни легкости, ни изящества, напротив, она словно подчеркивала недостатки — чрезмерно широкие плечи, коротковатую шею, перехваченную золотой лентой фермуара, и плоскую грудь. — Ах, та Зузанна… конечно… сваха… мы читали об этом ужасе…
Дверь отворилась, и давешний лакей вкатил столик, на котором громоздилась посуда, к счастью, серебряная.
— Уж извините, — панна Эугения, отпустив Лутека взмахом руки, сама взялась за сервировку стола. — Но пристойного сервизу я до сих пор не нашла… чтобы и проба хорошая, и исполнение… все норовят подсунуть какую-то ерунду дешевую. Я так и сказала пану ювелиру, мол, сделайте, как я прошу, а Жоржик не поскупится. В конце концов, тут же ж столица! Небось, генерал — губернатор из серебра не пьет.
Себастьян охотно подтвердил, сказав при том чистую правду: чай генерал — губернатор предпочитал потреблять из высокого стеклянного стакана, который повсюду возил с собой. Ну, или же, на худой конец, из фарфоровой посуды.
Чай в серебре выглядел преподозрительно.
— Но я право не знаю, чем могу помочь… — панна Эугения держала чашечку двумя пальчиками и при том манерно оттопыривала мизинчик.
— Расскажите о ней.
— Обыкновенная женщина… средний класс, если вы понимаете, о чем я… изо всех сил стремилась казаться богаче, чем есть… но происхождение чувствовалось. Не было в ней… лоска не было.
Панна Эугения пригубила чай и зажмурилась.
— Превосходно… удивительно тонкий вкус… а уж аромат…
Себастьян осторожненько понюхал: от чая отчетливо пахло сеном. И оттенок он имел бледно — желтый, какой бывает, когда кипятком заливают спитую заварку.
— Удивительно, — согласился он. — Никогда подобного не пробовал!
— Это Жоржику по особому заказу… я говорила, да?
— Говорили. Так, значит, Зузанна вам не нравилась?
— Не нравилась? — панна Эугения отставила чашечку. — Ну что вы! Не могу сказать, что она мне не нравилась… или нравилась… я не имею обыкновения испытывать симпатию к прислуге. Или тем, кто вроде прислуги… это некоторые вольнодумцы полагают, что ежели вырядить горничную в дорогое платье, то из нее мигом принцесса выйдет.
— Не выйдет?
Панна Эугения носик сморщила.
— А воспитание как же? Манеры? Вкус утонченный… я сама два года уроки брала.
— Вкуса?
— Естественно. Я ведь должна соответствовать столице…
— У вас получается.
— Вот видите! — воскликнула панна Эугения. — А Зузанна… она была простенькой. Всю жизнь в Познаньске провела, а в результате что?
— Что? — послушно спросил Себастьян и покосился на массивный фикус с вызолоченной листвой.
— Ни — че — го! — панна Эугения произнесла это по слогам. — Совершенно ничего! Обыкновенная женщина, которых в любом городе множество… когда нам порекомендовали сваху, я, признаться, ожидала кого-то более… более яркого… вдохновенного… она меня совершенно разочаровала…