Хозяйка Судьба

Мах Макс

Не уходи, Карл! — Молило ее сердце. — Не оставляй меня одну!

Прощай…

Постой, Карл! Не уходи!

Прости…

Никогда! — Ее душа вместо воздуха наполнила его опавшие легкие, и неожиданно сердце Карла робко ударило в грудь, само не веря тому, что удалось ему теперь совершить.

Дебора! — Сквозь кровавую пелену Карл увидел ее лицо, нарисовавшееся вдруг перед его ослепшими от смертельного страдания глазами. — Дебора…

Он

увидел огромные серые глаза, в которых сияла такая неистовая вера и такая непостижимо огромная любовь, что ни жизнь, ни смерть, а только одна великая Вечность была достойна лицезреть это чудо. Карл увидел ее мягкие полные губы, шептавшие, как молитву, его имя. И всю ее, прекрасную и желанную, увидел он сейчас. Такую, какой была она теперь — где бы ни находилась она сейчас, на самом деле — и такую, какой бывала она в его объятиях в мгновения нежности, в миг страсти, которая всегда охватывала их одновременно, как если бы не были они двумя отдельными существами, мужчиной и женщиной, а являлись одним неразделимым целым. Но одновременно Карл увидел и другое. Он увидел непролитые слезы Деборы, высохшие под нестерпимым жаром его агонии и потому навсегда оставшиеся в ее изумительных глазах, и тень, ее умирающей — навсегда, вместе с ним — улыбки.

«Если я умру, никто и никогда уже…»

Если он умрет, никто и никогда уже не увидит ни ее слез, ни ее улыбки, не услышит ее смеха, не узнает, какой неистовой любовницей и какой нежной подругой может быть великая господарка Нового Города Дебора Вольх. Все что останется Ойкумене и населяющим ее людям — это холодная и непреклонная, как жестокая боевая сталь, вдова императора Карла Яра, но вот его, Карла, Деборы в этом мире уже не будет. Никогда.

И он увидел будущее, каким оно станет без него. Он увидел смерть и опустошение, остающиеся за спинами уходящих все дальше и дальше вперед, не ведающих страха и пощады имперскими легионами. Кто сказал, что Карл был единственным, кто способен остановить нашествие нойонов? Дебора Вольх оказалась великолепным вождем, настоящей императрицей, а военноначальники… Что ж, и их не мало отыскалось в разных краях Ойкумены. Нужда находит подходящих людей даже тогда, когда, кажется, что не осталось ни одного. Людо, Конрад, Август, и другие, кого Карл не знал в лицо и чьих имен никогда не слышал, оказались не худшими вождями непобедимых армий империи. Вот только рисунок этой войны был таким, что сердце сжало от тоски, и душа, его превосходное художественное чувство содрогнулась от омерзения и ужаса.

Но разве труп способен видеть и чувствовать? Разве мертвый мозг способен мыслить и грезить? Однако сожаление, возникшее в душе Карла, было именно чувством, и мысль, возникшая в его голове, являлась именно мыслью, и лицо Деборы он увидел теперь так, как если бы стояла она сейчас рядом с ним, склонившись над его мертвым телом, и даже дыхание ее — сладостное вино любви, которое он мог пить без конца — почувствовал Карл на своем лице. И мертвый человек встал с земли, постоял мгновение, как будто примериваясь к тому, что ему предстояло совершить, пошатнулся, и сделал первый, неуверенный шаг вперед, прочь от дышащего в спину жаром безжалостного огня мстительных богов.

Шаг.

Карл! Любовь моя, Карл!

«Боги!» — Он сделал второй шаг, его снова шатнуло, но он устоял.

Карл! — С болью и хрипом воздух долины ворвался в его опаленные смертельным жаром лёгкие.

Дебора! — Он поперхнулся

и закашлялся так, что вынужден был согнуться едва ли не пополам, но даже не понял, что с ним происходит, потому что, на самом деле, был уже скорее по ту сторону вечного предела жизни, чем по эту.

Карл! — Это была мольба о чем-то, что дороже жизни. Это был крик, способный пробиться сквозь любые расстояния и любое время.

Дебора… — Силы оставили его, и он упал ничком, снова не почувствовав силы удара. Но сердце уже билось в груди — несильно и как бы неуверенно — и воздух проникал в обессилившие легкие. Однако ничто еще не было решено.

Карл, — голос, склонившегося над ним Гавриеля, был полон дружеского участия и… и любви. — Вставайте, Карл, вы должны идти.

Разве же так умирают! — Лицо Нериса было залито кровью, волосы спутаны, но голубые пронзительные глаза смотрели на Карла с обычным для кондотьера выражением непоколебимой уверенности в том, что «жизнь» и «смерть» — лишь пустые, лишенные содержания слова.

Не сдавайтесь, граф, — тихо добавил, подходя к лежащему человеку, Евгений Яр.

Но силы, казалось, окончательно оставили Карла, и тело, умершее всего три шага назад, не желало ему подчиняться. И даже Убивец, которого Карл так и не выпустил из руки, и который отчаянно сражался все эти бесконечные мгновения за жизнь своего человека, ничего не мог уже изменить. Однако оставалась еще одна — последняя — надежда. Дебора не сдалась.

Карл! — Она звала его, и друзья, собравшиеся вокруг, просили его не поддаваться, но Карл был бессилен сделать хотя бы еще одно движение. На его не знавших слез глазах выступила соленая влага, но и этого он не заметил тоже.

Карл!

«Боги!»

Отчаянная сила его собственного гордого Я, последний сражающийся бастион, уже, казалось бы, павшей крепости, не желала признавать поражения. И ведь здесь, рядом с ним, теперь, сейчас была еще продолжавшая бороться за него Дебора. Женщина, которой Карл не мог отказать ни в чем.

Карл!

Он двинул вперед руку… пальцы сжали что-то, что попалось им на пути, но сил подтянуть вперед отяжелевшее тело у него не оказалось.

Карл!

Она зовет тебя, Карл, — сказала, появившаяся перед ним в золотом сиянии, Стефания. — Ты должен идти.

У него не прибавилось сил, и вообще ничто, казалось, не изменилось ни в нем, ни вокруг него, но тихий голос Стефании, и ее ласковая улыбка заставили его снова встать. Карл медленно поднялся с земли и, тяжело переступая не желавшими слушаться ногами, пошел к Вратам. Он не понимал, что делает, но знал, что есть просьбы, не выполнить которые кавалер просто не может. Даже мертвый кавалер.

Его шатало из стороны в сторону, но он шел. Шел, согнувшись вперед, как будто преодолевая сильный противный ветер, медленно, тяжело, словно брел сквозь густую болотную жижу. И в душе его — а не в оглохших к звукам жизни ушах — звучали голоса давно ушедших друзей и погибшей много лет назад любви. А перед глазами стояло лицо Деборы, по губам которой он читал пробившийся сквозь вечность призыв ее всепоглощающей и не знающей пределов любви.

Карл!

Я иду!