Хозяйка замка Ёдо
Шрифт:
Дождь поливал всю ночь, не утих и наутро. Внутренний садик напротив Тятиной опочивальни превратился в пруд, во внешнем саду у её парадных покоев вода кипела и бурлила, словно на речных порогах. Разгулявшийся ветер наломал вишнёвых веток, разбросал их повсюду…
После полудня ветер слегка угомонился, дождь поумерил своё неистовство, а с наступлением сумерек и вовсе прекратился. Тятя, сидя в гостиной у раздвинутых сёдзи, смотрела на разорённый сад. Подняв голову к небу, девушка увидела облака, стремительно летевшие вереницей на закат, и в тот же миг услышала суетливые шаги
Тятя знала, что это неизбежно, и всё же столь внезапное появление Хидэёси стало для неё полной неожиданностью. Она не успела к нему подготовиться. Ей ничего не оставалось, как выйти на энгаву и следить за приближением смутно проступавшего в сумерках маленького силуэта — Хидэёси направлялся к её гостиной. Тятя опустилась на колени и низко поклонилась, почти коснувшись лбом дощатого настила. Она видела ноги Хидэёси, замедлившего шаг и остановившегося напротив неё.
— Ну, как вы тут поживаете? — осведомился он. — Надеюсь, буря не напугала вас? — И стремительно вошёл в гостиную.
Две дамы из окружения Тяти поспешно положили для него дзабутон на самое почётное место и так же поспешно удалились.
Тятя ещё какое-то время оставалась на энгаве, неподвижная, застывшая в поклоне, и подняться решилась, лишь когда Хидэёси окликнул её по имени. Девушка вернулась в гостиную, села слева от кампаку и ещё раз поклонилась ему со словами:
— Примите мои поздравления по случаю чести, каковую оказал вам его величество император, удостоив Дзюракудаи своим визитом. Я была счастлива узнать, что все надлежащие церемонии прошли согласно этикету.
— Ты видела процессию? — спросил Хидэёси привычным Тяте тоном — так, будто обращался к ребёнку.
— Я выходила к воротам, дабы встретить высочайших гостей.
— И как тебе всё это понравилось?
— Это было восхитительно.
— А лицо разглядела?
Тятя вздрогнула и от удивления даже вскинула на Хидэёси глаза, с ужасом подумав, о чьём «лице» он ведёт речь. Кампаку между тем продолжал:
— Меня до того вымотали все эти приготовления к торжественной встрече, что я бы, честно говоря, предпочёл, чтобы ты меня в тот день не рассматривала! — И он непринуждённо расхохотался.
Стало быть, он о своём лице спрашивал, а не о богоподобном лике Небесного государя!
— Ну а пляски тебя порадовали?
— Мне не довелось их увидеть.
— Это ещё почему?
— Я не получила приказа явиться на празднество.
— Приказа не получила?.. Ай-ай… — Хидэёси озадаченно нахмурился. — Гмм… Нуда ладно, там и смотреть-то не на что было, тебе бы всё равно не понравилось, — утешил он девушку и погрузился в задумчивое молчание.
Это была их пятая встреча, но всего лишь первый разговор наедине. В свои пятьдесят два Хидэёси выглядел моложаво, совсем даже по-мальчишески, вопреки сети мелких морщинок, изрезавших обожжённое солнцем лицо. Возможно, на его облике сказывались уцелевшие каким-то образом в нём ребяческая удаль и самодовольство, которые и заставили стареющего мужчину спросить без малейшего стеснения у юной девушки, разглядела ли она его — его, а не кого-нибудь! — во время торжественного въезда в Дзюракудаи самого императора.
Сидя в полной тишине напротив самого могущественного человека в Японии, Тятя чувствовала себя неуютно и, не выдержав наконец, уже подняла было голову, чтобы задать ему какой-нибудь вопрос — всё равно какой, лишь бы нарушить молчание, — но растерялась, обнаружив, что выражение лица кампаку совершенно изменилось, от былой беспечности не осталось и следа: устремив невидящий взор в одну точку, расположенную где-то в глубине сада, Хидэёси, казалось, был всецело поглощён размышлениями о делах государственного значения.
Наконец он прервал медитацию и крикнул:
— Эй, кто-нибудь!
Тятя тотчас хлопнула в ладоши, призывая служанку. Та не заставила себя ждать, и Хидэёси велел ей сбегать за вассалом, который, сопроводив его к Тятиной резиденции, оставался в саду.
Самурай лет сорока незамедлительно поднялся на энгаву.
— Я распорядился адресовать сопроводительное письмо к посвящённому его величеству стихотворению господам Кикутэю и Кансюдзи, служащим при дворе, — сказал ему Хидэёси, — однако извольте добавить ещё имя господина Накаямы.
Уточнение, судя по всему, было важным, и кампаку два раза повторил приказ, прежде чем отослать самурая. Затем он вновь обрёл беспечный вид.
— «В тот день долгожданный небо само просияло от счастья, императорский лик созерцая»… э-э… как там дальше? А, ну да: «Теперь же, несчастное, слёзы роняет в дождливом саду». Что скажешь? Недурно, правда? Ты разбираешься в поэзии, Тятя?
— «В дождливом саду» — как-то странно звучит, — осмелилась заметить девушка.
— Ну, тогда «в саду, затопленном дождём».
— Или «в саду опустевшем».
— Гмм… Пожалуй… Да, ты права: «Теперь же, несчастное, слёзы роняет в саду опустевшем». — Хидэёси посмотрел на Тятю с удивлением. — Именно так! Но веди красивое стихотворение, а? Ещё накануне визита императора шли дожди, в день его прибытия небо прояснилось, а не успел он уехать, снова грянула гроза!
— Вы только что сложили эти строки?
— Только что? Вообще-то нет.
— Значит, вчера?
— Вчера? Гмм… А пожалуй, что и вчера… — пробормотал Хидэёси и опять весело расхохотался. — Точно, надо было сочинить это именно вчера! — В следующее мгновение он внезапно посерьёзнел. — Вели позвать кого-нибудь.
На сей раз явился другой самурай.
— Прикажи каллиграфу изменить дату под стихотворением, которое я хочу послать ко двору: вместо девятнадцатого дня четвёртой луны пусть поставит двадцатый. Всё ясно?
Как только самурай удалился, Хидэёси опять растерял всю свою серьёзность и непринуждённо осведомился:
— Ну, Тятя, где тебе больше нравится, в Адзути или здесь? — Судя по тону и выражению лица, посторонние мысли уже не отвлекали его от беседы с девушкой.
— Я предпочитаю Адзути, — честно ответила Тятя.