Храм украденных лиц

Красавина Екатерина

Лица, лица… Знакомые и незнакомые. Красота как абсолют, красота, доведенная до немыслимого совершенства. До последней отточенности черт и линий. Надя посмотрела на свои руки. Они дрожали. Она ощутила благоговейный трепет. Она попала в настоящий храм. Храм преображенных лиц! Украденных лиц, поправила она себя. Он украл их у природы, вступил с ней в соперничество и — победил. Он сделал неслыханное — победил саму природу. Это был настоящий Бог, человек, перед которым можно было преклонить колени за те чудеса, которые он совершил.

Да, он сделал одну-единственную ошибку. Этой ошибкой

была она, Надя. Но имела ли она право поднимать руку на человека, который сделал столько прекрасного и полезного? Кто она такая, чтобы лишать мир того, кто делает его красивее и чудеснее? Она сделала шаг назад. Потом вернулась к столу и открыла альбом на той самой странице, которую смотрел Лактионов. По ее щекам текли слезы. Еще немного, и она бы заплакала во весь голос. Но она не могла себе этого позволить. Ей надо было уходить. Так же незаметно, как она и пришла. Пока не вернулся Лактионов. Она быстро метнулась к двери и тут услышала вдалеке шаги. Она молниеносно промчалась по коридору и нырнула за стойку. Надя сделала это вовремя.

Потому что быстрыми шагами Лактионов прошел мимо нее, скрючившейся около стула секретарши. Какое-то время Надя подождала. Потом, услышав звук закрывающейся двери и поняв, что Лактионов уже находится в своем кабинете, она на цыпочках проделала обратный путь к входной двери и, открыв ее, оказалась на улице. Было холодно, очень холодно. Черное беззвездное небо отчужденно смотрело на Надю, когда она, повинуясь безотчетному порыву, подняла вверх голову. Слез уже не было. Была щемящая тоска и чувство ужасающего одиночества. Такого одиночества — хоть вой! Она всегда ощущала свою обособленность от этого мира, но еще никогда пропасть между ней и остальными людьми не казалась ей такой бездонной и непреодолимой. «Ну что ж, — подумала она, — ничего особенного не произошло. Буду жить так, как жила».

Еще подходя к двери своей квартиры, она услышала телефонную трель. И сразу поняла: кто это звонит. Она второпях открыла дверь, путаясь в ключах, и подбежала к телефону. Она сорвала трубку и услышала раздраженное:

— Алло!

— Алло! — Надя не узнавала собственного голоса. Он был бесконечно усталым и спокойным.

— Что случилось?

— Ничего.

— Но ты же не сделала то, что хотела. Почему? — в голосе была настойчивая требовательность.

— Потому.

— Это не ответ. Я хочу знать!

— Я… не смогла.

— Струсила?

— Нет.

— Тогда почему ты повела себя, как жалкая соплячка?

— Так случилось.

— Говори же!

Он… Я не буду этого делать. — Наде не хотелось ничего объяснять. Она поняла, что со стороны ее объяснения будут выглядеть странными, непонятными и смешными. — Я струсила. — Это было лучше, чем говорить о красоте и волшебстве преображения.

— Почему ты струсила? — допытывалась незнакомка. — Мне показалось, что ты решилась. Мы же обо всем договорились!

Надя молчала.

— Завтра с утра верни пистолет на место. Деньги — тоже. Слышишь? И не вздумай никому говорить о наших разговорах. Понятно? Иначе…

Женщина невнятно прошипела что-то и швырнула трубку.

Надя не почувствовала ничего. Только жуткую усталость и пустоту. «Ну вот и все, — подумала

она, горько усмехаясь. — Хеппи-энд откладывается. Не будет ни операции, ни Испании, ни новой жизни. Впрочем, если мне не суждено стать такой, как все, значит, не надо и рыпаться. Надо жить той жизнью, которая мне дана. А не строить воздушные замки. Завтра я встречусь со Шваброй и Хвостиком. Вот моя жизнь. А о чем-то другом не стоит даже и мечтать. Все это глупости!» Она разделась и легла в кровать. Но сон не шел. Она уснула уже под утро. Последней ее мыслью было, что утром надо поехать на Савеловский вокзал. Вернуть деньги и пистолет. Положить обратно в камеру хранения.

В ректорате Первого медицинского института Губареву сказали, что ему надо поговорить с Петрушиным Владимиром Борисовичем. Это — старый преподаватель, который, возможно, сообщит майору нужные сведения. «Где он находится?» — задал вопрос Губарев. «В аудитории номер семь, — сказала секретарь ректора, высокая брюнетка с усталым выражением лица. — По коридору направо». Губарев поблагодарил ее и направился на поиски Петрушина.

Занятия уже кончились, но вокруг стола преподавателя сгрудились студенты. Губарев подошел ближе. Одна студентка с длинными светлыми волосами что-то объясняла Петрушину. Он слушал ее, кивая головой. Губарев остановился чуть поодаль.

Но тут мужчина заметил в аудитории постороннего. Он вытянул шею и спросил Губарева:

— Вы ко мне?

— Да.

— Одну минуту. Сейчас освобожусь.

Это был невысокого роста мужчина в очках. С лысиной сзади и седыми волосами, торчком обрамлявшими ее края.

«Минута» растянулась на пятнадцать. Наконец аудитория опустела.

— Прошу, — указал преподаватель на стул напротив.

Губарев сел.

— По какому вопросу?

— Я следователь. Майор Губарев Владимир Анатольевич.

На лице мужчины отразилось легкое удивление.

— Да?

— Я расследую убийство Лактионова Николая Дмитриевича. Двадцать пять лет назад он был вашим учеником.

— Четверть века прошло! — мужчина откинулся на стуле назад и снял очки. — Как летит время! — Он протер очки носовым платком и снова надел их. — Помню. Способный был ученик. Я всегда знал, что он далеко пойдет.

— Почему?

— Интуиция преподавателя.

Губарев не удержался и задал вопрос, который его всегда интересовал:

— Значит, самые способные студенты делают впоследствии хорошую карьеру?

Петрушин едва уловимо вздохнул:

— Если бы все было так просто! Нет. Дело не только в способностях. А еще и в характере. Коля был очень целеустремленным. Он умел отсекать все лишнее, что мешало его учебе. Умел сосредоточиться на главном. На это способны далеко не все. Знаете, сколько через меня проходит талантливых учеников? Тьма! А достигают вершин — единицы! А все почему? Характера нет. Внутреннего стержня! А у Лактионова это все было. Поэтому он и стал руководителем клиники. Я гордился им! А другие? Кто-то спился, кого-то личные неурядицы заели. Или интриги на работе подкосили. Надо, несмотря ни на что, идти вперед. К финишной прямой. Но — увы! Нет, Коля — молодец в этом плане. Не разменивал себя.