Хрен знат

Борисов Александр Анатольевич

– Схожу ка я, кум, в магазин. Возражения есть? Нет? Ну и добре...

Он поднялся, и решительно зашагал в сторону Витькиной кладки. Вместе с ним уходило и мое хорошее настроение.

Ну, хрен я тебе еще что-нибудь подскажу!
– со злобой, подумал я.

– Ты на него, Сашка, не обижайся, - сказал дядя Вася. Как будто, прочел мои мысли.
– Не в таком он сейчас состоянии, чтобы думать о деле. А ведь бумагу не выбросил!

Я промолчал.

– Ладно, пойду. Охо-хо, - Василий Кузьмич тяжело приподнялся, и снова осел на бревно.
– Нет стоп, погоди! Ты там что-то насчет гитары упоминал?

– Было дело, -

кивнул я, думая о своем.

– Есть у меня инструмент, старенький, довоенный. Пылится на шифоньере. Выглядит неказисто, двух струн не хватает, но коробка звучит хорошо. Я ведь тоже когда-то парубковал, "Гибель Титаника" играл с перебором. А куда мне сейчас, с такой-то рукой? Могу подарить, ежели не побрезгуешь.

– Не жалко?

– Было бы, что жалеть. Вот, на неделе домой попаду, принесу, коли не забуду.

– А мне почему-то казалось, что у вас нету дома.

– Серьезно?
– засмеялся Василий Кузьмич.
– Как это нет?
– есть! Бездомных у нас на работу не принимают. Другое дело, что не люблю я туда приходить. Как, все равно, на кладбище. Ну ладно, бывай. Некогда мне. Петька скоро вернется, нужно приготовить закуску. Да и твои старики уже на подходе...

Пьяным своего деда я видел один раз. Вернее, не видел, а слышал. Мне шел шестой год. Было поздно. Я лежал в своей детской кровати, пытался уснуть, но не мог. За стенкой гуляла шумная свадьба. Это Вовка, младший сын бабушки Паши, "пошел на семена". Гудели полы, играла гармонь, а я лежал и думал о несправедливости жизни. Ведь Вовку я считал своим другом. Мы часто ходили с ним в город. Он покупал мне мороженое и сладкую вату, дарил иногда игрушечные кораблики, которые делал сам. А как до дела дошло, даже не пригласил. Спустя какое-то время, за стеной что-то произошло. Общий фон разделился на несколько составляющих. Одна из них приближалась. Скрипнула калитка, ведущая в огород, около летней печки раздались возбужденные голоса, лязгнул замок и в дом завели деда. Я понял, что это так, еще до того, как включили свет. Он шел на своих ногах, расстроено повторял: "Ох, черт его знает!" и долго потом ворочался на своей скрипучей кровати, часто вздыхая и охая.

Дед изредка выпивал. Как мне тогда казалось, без повода. Он мог провести на сухую Новогодние праздники, но в один из не примечательных дней, вернуться с базара с каким-нибудь мужиком, усадить его за наш круглый стол и раза четыре наполнить графин. Разговор в таких случаях, всегда шел о войне.

Против домашних застолий бабушка не возражала. Она охотно подносила закуску, подсаживалась к столу, если внутренний такт требовал выслушать гостя. Иногда поднимала рюмку, чтобы слегка пригубить. Но стоило деду "лизнуть" где-то на стороне, а бабушке поймать его "на горячем", начиналась трагикомедия. Вот и сейчас, она вела себя так, будто супруг вообще не стоит на ногах и "лыка не вяжет": то подставляла плечо, то поддерживала под локоток, то пыталась толкнуть в шею. И при всем этом, беспрестанно ругалась.

А тот шел себе, да посмеивался.

Видеть, что будет дальше, мне не хотелось, да и не следовало. В конце концов, взрослые люди. Пусть разбираются без меня. Я отступил сначала во двор, потом в огород, вброд перебрался на островок. На своей его части, бабушка Катя окучивала картошку. Пришлось перелезть через две изгороди, чтоб поздороваться и навязаться на разговор.

– Здравствуй, Сашка!
– сказала она.
– Ну что там, Степан Александрович, лекарство мое пьет?

– Не то слово пьет - потребляет!
– Я не пожалел красок, чтобы выразить свою озабоченность. Даже вздохнул.
– Вроде все правильно, утром столовая ложка и стакан молока. А в банке чуть больше трети осталось.

– Да что ж там у него за ложка такая?!
– удивилась бабушка

Катя.

– Большая деревянная ложка. Я замерял: семьдесят пять грамм.

– Ну, ничего страшного. Чем больше выпьет - тем здоровей будет!
– засмеялась она.
– Главное, чтоб натощак, регулярно. Ты приходи через полчасика. Я, как управлюсь, еще одну банку для него наведу.

– Может быть вам помочь?
– осторожно предложил я.
– Сейчас, только за тяпкой слетаю...

– Если что-нибудь надо, прямо скажи! Нечего тут дипломатию разводить!
– Екатерина Пимовна выпрямилась, уперла в тощие бедра костлявые кулаки, как перед ссорой с соседями.
– Ну, говори!

Под ее водянистым взглядом, мне стало не по себе.

– Проклятье на нас, - обреченно сказал я, облизнув пересохшие губы.
– Кто-то по женской линии, в одном поколении, обязательно сходит с ума. На очереди Анна Акимовна, родная сестра моей бабушки. Следующей будет мама.

Бабушка Катя отпрянула, посерела лицом и посмотрела на меня с каким-то мистическим ужасом. Тут все понятно без слов.

Вот и накрылось дедушкино лекарство, - думал я, перелезая через ограду.
– теперь она ко мне на километр не подойдет.

Тонко звенели комары-кровопийцы. За мокрые ноги цеплялась картофельная ботва. На сердце было погано.

– А ну-ка вертайся назад!

Я не ждал этих слов. Поэтому подумал, ослышался. На всякий случай, решил обернуться. Бабушка Катя стояла, опершись на свою тяпку, и призывно махала рукой.

– Куда это ты побежал?
– спросила она, когда я оказался рядом.
– Ишь ты, какой обидчивый! А ну-ка садись, рассказывай.

До Анны Акимовны кого там бог покарал?

– Сестру Марфы Петровны. Это мама моей бабушки. А как ее звали, и кто еще был до нее, этого не скажу.

– Откуда узнал?

– Увидел.

– Ладно, пошли. Какая уж тут картошка! Да и тесто уже подходит.

С ее стороны речка была чуть шире, дно мелким и каменистым. Я перешел ее вброд, а бабушка Катя - по специально уложенным валунам. Пахло подсыхающим илом. Мелкие водоросли тянулись вслед за течением. Со стороны островка, огород окружал редкий плетень, увенчанный железной калиткой. Над крышей поднимался дымок. Несмотря на жару, в хате топилась печь. Но тепло было не одуряющим, как на улице, а домашним и сытным. В кадке томилось тесто.

– Ваньке моему десять лет, - пояснила бабушка Катя.
– Ох, и любил Ванька ватрушки! Никчемный был человек. Что жил, что под тыном высрался. От водки сгорел. Как с фронта пришел - так из стакана не вылезал. Скоро начну печь, а вечером по людям разнесу. Садись, Сашка к столу, будешь снимать пробу.

Я мышкой притих в уголке, боясь неосторожным словом разрушить это зыбкое статус-кво. Ведь Пимовна могла завестись с пол оборота, особенно, если почувствует, что человек с ней неискренен. Руки ее порхали над клеенчатой скатертью, как дирижерская палочка над оркестровою ямой. Сито она держала на уровне плеч, но ни одна пылинка муки не упала на крашеный пол.