Христианское юродство и христианская сила (К вопросу о смысле жизни)

Экземплярский Василий Ильич

И однако не эта мысль о будущих веках, когда все человечество придет ко Христу, когда все будут просве­щенными и добрыми, не это давало смысл жизни работникам Христовым в мире, не это было их путеводной звез­дой. Забота о завтрашнем дне в деле созидания Царства Божия также не должна была входить в содержание ду­ховной христианской жизни, как и забота о завтрашнем дне в жизни личной. Господи, говорили ученики Христо­вы, восторженно радовавшиеся Воскресению Его, не в этом ли году Ты восстановляешь царство Израилю? Гос­подь ответил им, а с ними вместе и нам всем: "Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в своей власти" (Деян. 1:7). Не дано вам знать, стало быть, и не надо вам знать, это не ваше дело, не предмет ваших забот. Каждый верующий должен был знать нечто другое, то именно, что день Божий наступит неожидан­но, что каждое мгновение жизни нужно ждать Христа, иметь елей в светильниках своих для встречи небесного Же­ниха, иметь сердце чистое для того, чтобы радоваться Ему и приветствовать Его словами: "Ей, гряди, Господи Ии­сусе" (Откр. 22:20). Вся дивная таинственность созидания Царства Божия на земле исчезла бы в тот момент, ес­ли бы сказано было, что настанет Царство Христа тогда, когда все придут к Нему, и от такого успеха зависело бы завершение дела Божия на земле. Но этого не было и быть не могло. Скорее обратное: апостол высказыва­ет определенное убеждение, что все, хотящие жить благочестиво, гонимы будут. Христос говорит, что в последние времена умножатся беззакония, иссякнет любовь — живительное начало Божьего Царства. В таинственных обра­зах Откровения рисуются последние судьбы Царства Божия на земле, и это Царство представляется гонимым, ве­рующие — обиженными и малочисленными, зло — торжествующим. Не хочу подробно развивать этих мыслей, не хочу гадать и объяснять то, что, по воле Божией, осталось сокрытым от нас. Одно утверждаю: нигде в Евангелии не говорится, что Царство

Божие на земле осуществится видимо, что все придут ко Христу здесь же и что наша земля сделается царством света и радости. Этого не обещается, и нет данных даже на это надеяться. Недаром человек, полный бесконечной любви ко Христу, человек, отдавший все свои бесконечно богатые силы на служе­ние Его Царству на земле, убежденно говорил, что если только в этой жизни мы надеемся на Христа Иисуса, нет более несчастных людей, чем мы. И если Христос не воскрес, суетна вера наша, нелепа и проповедь наша (1 Кор. 15:14,19). Крест Христов, как я сказал, является уделом каждого христианина, одинаково и в начале исто­рического пути христианства в мире, и в конце этого пути. Нельзя представить себе даже поколения сытых и сме­ющихся христиан в конце этого земного века как завершения дела Христова на земле. И действительно, скорби, лишения и гонения предрекаются так же последним ученикам Христа в мире, как и первым.

Ясно после этого, что не будущее счастье людей, не успехи даже Царства Божия на земле осмысливают жизнь нашу на ней. Плоха была бы та религия, которая, указывая в этом цель и смысл жизни, сама же предсказывала, что зло на земле всегда будет сильно и царственно. Нет, как для каждого и в каждом невидимо Царство Божие, составляя достояние его сердца, так таково же оно и во всем мире. Нам заповедано работать для этого Царс­тва, указано, что нужно делать, чтобы участвовать в строительстве Божием, но планы и цели его так же сокры­ты от нас, как неведомы были они и первым ученикам, как неведомы для каждого из нас конец нашей жизни, ее назначение, ее сравнительная ценность. Как в нашей жизни, так и в общественной работе христианство одина­ково требует от нас совершенного самоотречения, всецелой преданности всего себя в волю Божию. Напрасны стремления угадать сроки и цели Божьего строительства на земле, и не в успехе этого дела залог нашей энер­гии в служении добру.

Но если так, то что же тогда осмысливает жизнь нашу, служение наше Богу в мире? На это отвечает апостол словами: "Мы спасены в надежде"(Рим. 8:24).

Надежда не есть удел одних христиан. Это закон вообще нашей жизни, ограниченной временем, когда нет настоящего, а все либо в прошлом, либо в будущем. "Кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, дол­жен молотитьс надеждою получить ожидаемое" (1 Кор. 9:10). В этих словах апостол на простом примере опре­деляет характер всей нашей жизни. Надеждой живет скупец, отказывающий себе во всем и лишающий себя высшей радости давать свое другим; надеждой живет каждый учащийся и учащий, каждый делающий что-либо в жизни, к надежде призывают и те, которые проповедуют жить ради блага будущего человечества. Надежда же, наконец, является одним из светил в христианском кругозоре, освещающим путь христианина в мире. Надежда по своей психологической природе — та же вера, только в ней еще больше затрагивается наша эмоциональная сго- оона, она еще больше заставляет трепетать наше сердце, побуждает волю все идти, идти. И надежда христиан­ская, говоря опять словом апостольским, "не постыжает" (Рим. 5:5): надежда озаряет путь жизни и так же соеди­няет со Христом верующего в делании его, как вера в сознании нищеты своей.

Моему сознанию ясны две волны сомнения и страха, обуревающие душу людей, желающих жить по Христу. Эти волны я описал, как умел. Первая из них несет скорби, лишения, одиночество и отверженность каждому, хо- "ящему в мире жить по Христу; а вторая — бессилие всех трудов человека в делании его на ниве Христовой, бес­силие миллионов и веков работы на ней. И спасение от этих волн, несущих смерть и отчаяние в самую душу Ha­iry, только в надежде христианской, которая, конечно, есть тот же Христос.

Так как горе в мире безмерно, скорби его глубоки, а страдания неисчислимы, то без утешения, без надежды жизнь наша вообще немыслима. Если нет надежды, то нет и оправдания жизни. И человечество всегда жило на­деждами. Все то множество путей, какими шло в мире человечество и какими теперь оно идет, все эти пути оза­рялись той или иной надеждой. Погасала надежда, погасала и жизнь; разгоралась надежда, и жизнь возрастала, крепла воля, росла уверенность, неустанно работало сердце. Жило человечество и такими надеждами, которые недостойны человека, жило и мечтами о светлом и чистом; вдохновлялось близко лежащей целью, но радовалось и далекому будущему. Всегда и везде смысл жизненному пути сообщала надежда, независимо от направления са­мого пути, независимо от большей или меньшей ценности содержания самой надежды. Если последняя оказыва­лась обманутой, то или и сеет жизни потухал для человечества, или новая звезда появлялась на горизонте чело­веческой жизни, новая надежда манила его вдаль, все идти и идти.

Мы посмотрели на пути христианской жизни в мире, и оказались эти пути скорбными и в мирском смысле без­надежными. Как шелуха с зерна, так и все мирские надежды ничтожны для того, чтобы напитать алчущее и жаж­дущее правды христианское сердце. Близкие утешения так же отталкивают христианина, как и возвышенные речи о торжестве прогресса в мире. Нужно признать, что христианство не удалось, нужно или отказаться от стремле­ний пересоздать жизнь, либо других путей искать для этого; или же нужна высшая христианская надежда, которая непоколебленной может стоять среди натисков всех разъяренных волн моря жизни.

Христианство предметом надежды имеет, конечно, опять-таки Христа, но в конкретном образе приходящего вторично на землю в славе Отца Своего и Основателя нового неба и новой земли, по слову апостола: "Се, тво­рю все новое" (Откр. 21:5). Я сказал, что вне надежды на Христа Воскресшего, вне веры в будущую загробную жизнь личности и Небесное Царство Христа, вне этой веры христианство является одним из типов такого оптимис­тического учения о жизни, которое полно внутренними противоречиями и, во всяком случае, разделяет участь всех теорий, говорящих о спасении жизни будущего ценой жертвы прошлого и настоящего. Совершенно новое осве­щение получает путь человеческой жизни в мире, озаряемый идеями всеобщего воскресения и Царства Христова Небесного. Те, казалось бы, несокрушимые преграды на пути христианской жизни в мире, которые должны вовсе обессмыслить эту жизнь и обесценить ее с точки зрения "мирского" разума и даже "мирской" совести, человечес­кой правды, — эти преграды, эта тьма рассеивается лучами названной христианской надежды, рассеивается и фак­тически и, если можно так сказать, принципиально.

Я сказал раньше два слова о том, что удел христианина в этой жизни — страдания и скорби. Я отметил, что исполнение учения Христова, этот путь к радостной и полной жизни ("Я пришел, чтобы имели жизнь, и имели с из­бытком" — Ин. 10:10) приводит христианина к жизни, исполненной внешних невзгод, печали и духовного одиноче­ства, и приводит вплоть до наших дней неизбежно. А между тем слово "радость" проходит яркой нитью через все Евангелие и через все христианство. Уже самое слово "Евангелие" говорит о том, что Христос принес Благую Весть людям, пришел в мир не умножать в нем скорби, труды и болезни, но возвестил миру новую бодрящую надежду, указал пути к новой блаженной жизни. Прочтите Евангелие и весь Новый Завет, и вы встретитесь с удивительным фактом. Эти книги говорят, уча о жизни, что удел христианина в мире — подвиг и страдание, а призывают к ра­дости; говорят о слезах, изгнании, унижении, а самих плачущих, изгнанных и униженных называют блаженными. И не называют только. Насколько жизнь первых христиан известна нам, все они страдали и изнемогали от тяже­лого креста. И в то же время все радовались и славили Бога, считали свою жизнь, свое служение радостью, счас­тьем и благодарили Господа в каждом биении жизненного пульса. Благодарили Господа и этим одним ярче всех теорий и учений о жизни исповедовали, что последняя имела смысл, имела высочайшую ценность, что не было в целом мире ничего такого, что могло бы сравниться с этой ценностью. И если посмотреть на эту первую стра­ницу христианской истории, посмотреть на этих горящих воодушевлением людей, которые только и делали, по опи­санию первохристианских книг, что страдали и радовались; если посмотреть на этих презираемых и замучиваемых чудаков и спросить, что давало им силу радоваться на кострах и крестах, то на это образно отвечает книга Де­яний описанием первоймученической смерти за Христа в мире. Судили тогда человека, который обвинялся в тяж­ком преступлении: хуле на святое место и закон. И когда предстал перед синедрионом этот человек, то "сидящие в синедрионе, смотря на него, видели лице его, как лице Ангела" (Деян. 6:15). Заговорил этот человек, заранее обреченный на смерть, заговорил нежно и властно. Нежно о Боге, о Его любви и милости к народу Своему; власт­но и сильно о неправде мира и жестокосердии людей с необрезанным сердцем и ушами. И когда говорил он это, слушатели его, эти судьи неправедные, и толпа озверевшая "рвались сердцами своими и скрежетали на него зу­бами. Стефан же, будучи исполнен Духа Святого, воззрев на небо, увидел славу Божию и Иисуса, стоящего одес­ную Бога, и сказал: вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога. Но они, закри­чав громким голосом, затыкали уши свои, и единодушно устремились на него, и, выведя за город, стали побивать... камнями Стефана, который молился и говорил: Господи Иисусе! приими дух мой. И, преклонив колени, воскликнул громким голосом: Господи! не вмени им греха сего. И, сказав сие, почил" (Деян. 7:54-60). Так умер первый муче­ник за Христа, так или почти так умирали все мученики за Христа, умирали в первом веке так же, как и в XX, уми­рали и умирают с радостным сознанием того, что, кроме земли, есть небо, открытое людям Христом Иисусом. Ве- pa была той побеждающей мир силой, которая претворяла печаль в радость, делала легким бремя Христово для христианина. Вера и надежда, что, как я сказал, одно и то же по существу своему, делали то, что верующие среди своих страданий "преизобиловали радостями" (2 Кор. 8:2), пели восторженные гимны перед лицом смерти и счи­тали самые страдания в этой жизни ничтожными по сравнению с имеющей открыться славой в Царстве Христа. Эта обнадеживающая вера, и она именно, прежде всего, сообщала смысл жизни и смысл страданиям в ней, ве­ра и надежда также, конечно, споспешесгвуемые любовью ко Христу, постоянным сознанием своего общения с Ним и теперь, и навеки. "Если терпим, то с Ним и царствовать будем" (2 Тим. 2:12). Вот девиз христианской жиз­ни в мире, вот ее ласкающая надежда. "Царствовать со Христом". Не эгоизм это говорит, но любовь ко Христу, а в Нем и ко всему светлому и истинному, к правде и добру. Теперь нередко христианское учение о будущей жиз­ни, особенно после возбужденных строк по этому вопросу Толстого, рассматривается как унизительное для хрис­тианского сознания и совести. Что такая оценка ошибочна, на этом вопросе я подробно останавливался в свое время ⁽³⁾ . Здесь я одно скажу. Если кто хочет звать людей на путь исполнения евангельских заветов без евангельской надежды на личную бессмертную жизнь, на небесную награду в Царстве Христа, на вечный венец за страдание в этой жизни, тот пусть идет к людям не с Евангелием Иисуса Христа и не с писаниями Его учеников, но пусть идет со своим евангелием, за свой страх и совесть учит людей, а не спирается на Евангелие Христово и на Самого Основателя христианства в мире. Так будет честнее. А для тех, кто привык с уважением и внутренним самоотре­чением относиться к слову Христа, но кто искренно смущается мыслью о награде, "воздаянии", "будущем блаженс­тве", мыслью о всем том, чем живет христианская надежда, живет не за себя только, но за всех и все, жившее в мире, страдавшее в нем, искавшее правды и света жизни, тем я сказал бы тоже одно: надежда эта, и награда эта, и жизнь эта, и блаженство это вечное — все это одно и то же, это все один и тот же Христос. Нас­колько надежда христианская есть надежда любящего Христа, настолько психологически нельзя отделять величай­шего самоотречения ради Христа от величайшего упования на того же Христа. Первое требуется жизнью, второе предполагается верой во Христа, в Его победу над царством смерти и тления. Любовь всегда есть единение с лю­бимым. Такова и любовь ко Христу. Она неизбежно есть единение с Ним и в страдании, и в славе Его. В страда­нии здесьи в славе там.И насколько любовь есть свободная стихия души, настолько она не может быть причаст- на никаким мыслям о выгоде или удовлетворении, но живет своей жизнью, по своим законам. И насколько лю­бовь обнимает всего Христа, настолько уже здесь на земле она делает любящего причастником вечной жизни. Именно потому, что любовь "николиже отпадает" (1 Кор. 13:8), она неизбежными делает страдания верующего в его единении со Христом и здесь же радование Ему, Воскресшему, Святому, Крепкому и Бессмертному. И для верующего в силу этой неразрывности любви спадают внутренние грани между жизнью и смертью. Смерти нет, есть жизнь лишь неумирающая. Любовь, соединив человека с Богом, не может прекратиться, так как вечен Бог и бессмертна душа человека, отвечающая любовью Возлюбившему ее от начала. Любящий Бога, поэтому, и есть причастник вечной жизни и блаженства в каждый истинный момент и настоящей своей жизни, среди всех ее скор- бей и страданий. Потому и радуется, потому и надеется, потому и для себя ожидает венца правды и прощающей любви Отца. Нас пугают слова "награда", "воздаяние". И действительно, жалкие слова, бедный наш язык, кото­рый не в силах выразить полноты сердечных переживаний; жалкие и понятия, опошленные жизненным бытом на­шим, более чем опошленные... Но кто же из любящих Христа не понимал этой бедности языка, этой недостаточ­ности слов. Вот что, например, говорит один великий христианский епископ, обличая корыстный характер добро­детели некоторых христиан своего времени: "Что ты говоришь, малодушный и жалкий человек? Тебе надлежит сде­лать нечто угодное Богу, а ты стоишь с заботой о награде! Если бы тебе за такое дело подлежало даже впасть в геенну, то и тогда разве следовало бы уклоняться, а не с великой готовностью приниматься за делание добра? А мы и малого не делаем с пристойною свободным людям ревностью, но наперед разведываем, есть ли награда, велика ли награда, будет ли то вменено нам, произнося этим слова людей несвободных. Ты делаешь приятное Бо­гу, а ищешь еще какой-то другой награды? Истинно не знаешь ты, какое великое дело — угодить богу. Потому что если бы знал это, то никакой другой награды не сравнил бы с этим благом... Возлюбим Бога, как любить должно. В этом заключается Небесное Царство, в этом наслаждение благами, удовольствие, веселие, радость, блаженст­во, а вернее, что бы я ни сказал об этом, ничто не в состоянии будет изобразить его, но один только опыт мо­жет с ним познакомить. Итак, станем наслаждаться любовью Его, и тогда еще здесь мы узрим Царствие, поживем ангельской жизнью, а после переселения отсюда светлее всех предстанем престолу Христову". Таким образом, блаженная жизнь за гробом есть также жизнь с Богом и в Боге, и поэтому "пребывающий в любви в Боге пребы­вает" (1 Ин. 4:16). "Кто может отлучить нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или на­гота, или опасность, или меч?.. Все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем" (Рим. 8:35, 37-39).

3

Евангелие Иисуса Христа перед судом Фр. Ницше.

Не корысть, не трусливая тревога за себя составляют содержание христианской надежды, но любовь ко Хрис­ту, вечному источнику всего светлого и блаженного. Когда Моисей увидел гневное лицо своего Бога, он не испу­гался, но с непоколебимым мужеством сказал Богу: "Помилуй народ, а если нет, изгладь и меня из книги жизни" (Исх. 32:32). И тот самый апостол, который говорил, что никакая тварь не может отлучить его от любви во Хрис­те Иисусе, этот самый апостол в сознании и воле своей готов был оказаться отрешенным от любви Христовой за своих сродников по плоти — евреев. И каждый христианин знает вместе со Златоустом, что если бы за Христа нужно было и в геенну впасть, то и это он принял бы с радостью. И Бог требует многого от любящего Христа, требует пути крестного, совершенного самоотречения, полного самозабвения души в Боге. Только при этих усло­виях возможна истинная любовь ко Христу, но уже последняя по самой природе своей есть свет и блаженство, свет, который и тьму смертную уничтожает; блаженство, которым упивается любящий в настоящей жизни и в ожи­дании жизни будущей, от предчувствия которой трепещет радостно сердце.

Так свет вечности, надежда на славу в Царстве Отца претворяет скорбь в радость, и все существо человека наполняется сознанием безмерной ценности своей жизни в ее любви к Богу. И этот же свет, эта же надежда си­яет и на всем жизненном пути человека, освещая последний, все делание христианское, сознанием высшей ос­мысленности и ценности.

Все настоящее живет жертвами прошлого и в то же время живет будущим и для будущего. Все то, что в на­ши дни несколько радует душу, все научные, культурные и гуманные приобретения, более того, вся жизнь наша з известном смысле есть дар прошлого, наследие отцов, равно как этим же наследием являются и все те ужасы жизни, какие самую жизнь для многих делают отвратительной. Один факт физического вырождения уже способен привести в отчаяние сколько-нибудь впечатлительного человека, когда совесть, не может ответить, почему дети страдают за вину отцов. Таким же злым наследием прошлого стоят и невидимые, но бесконечно злые враги чело­вечества в виде целого ряда человеческих преданий, установлений и даже npocto обычаев, которые опутывают всю жизнь нашу, всячески отравляют ее, нередко разрушают, всегда ограничивают и гнетут. Власть прошлого гро­мадна. И чем яснее это сознание, тем доступнее ему, что настоящее мгновение ectb лишь звено между прошлым и будущим, есть в одно и то же время и наследие прошлого, и залог будущего, долг перед последним. Я уже го­ворил, что сознание этого долга, готовность жить для будущего человеческого счастья, вера в прогресс, вообще все то, что есть самого ценного в сознании современности в лице ее наиболее чутких, наиболее совестливых пред­ставителей, все это равно неустойчиво и перед лицом прошлого и перед будущим. Вера в прогресс и понимание смысла жизни в служении благу человечества не может не слышать тех стонов, которые доносятся из дали веков, не видеть тех жертв, которые принесены прошлым. И, как мне кажется, о чем я уже говорил, этих стонов доста­точно для того, чтобы сделать безнадежно отвратительной самую мысль о благе будущего человечества, самую радость об успехах всевозможных культур и цивилизаций. Пока последние утверждаются на неправде, на обиде и угнетении слабых, пока мнимо светлый путь истории постоянно поливается людскими слезами и кровью, до тех пор фальшиво звучат речи о светлом будущем и "нет оправдания жизни, нет ей оправдания".