Христианское юродство и христианская сила (К вопросу о смысле жизни)

Экземплярский Василий Ильич

Евангелие отвечает на эти томления сердца великим откровением, что "Бог так возлюбил мир, что поспал Сы­на Своего Единородного" (Ин. 3:16), послал в мир, чтобы до конца испить чашу возможного в мире унижения и страдания. Воплощение и страдания Сына Божия — это величайшая тайна и в то же время величайшее юродст­во Евангелия. Поистине "таинство странное" — видеть рождение Безначального, ограничение Абсолютного, страда­ния Всеблаженного, смерть Вечного. И однако в этом именно таинстве, в этом "безумии" веры евангельской источ­ник всей христианской любви. Тайна эта оставляет под непроницаемым покровом вопрос о божественном всемо­гуществе, неизменяемости, всеблаженстве, но зато она солнцем жизни являет безмерную высоту любви Отца. "Бог есть Любовь" (1 Ин. 4:16), пусть только это свойство Бога открыто нам в "безумии" Евангелия, но это именно и есть тот свет, который согревает все сердца и влечет их ко Христу. Таинственность, "безумие" веры во Христа распято­го безмерно превосходят для нашего разума все те трудности, какие не могли быть разрешены им в икономии тво­рения, в факте страданий, смерти. Но сердце наше, наша совесть, высшие и внутреннейшие запросы души, — они успокаиваются во Христе и через Него в Боге, Отце людей. Можно верить и не верить во Христа, но нельзя, веруя в Него, не отдать любви своего сердца Бог/ любви. Остаются точно по-прежнему неискупленными детские слезы, бремя вины отцов на детских плечах, таинственность судьбы человека от самой колыбели. Но когда Евангелие го­ворит, что всеблаженный Бог родило) в яслях, что на земле и Он плакал и страдал, то сердце преклоняется перед великой тайной путей жизни, успокаивается в мысли о Том, Кто с первых дней жизни изведал нищету и человечес­кую злобу. Есть в небесах Тот, Кто может понять это горе, Кто смеет простить, говоря языком Карамазова. И весь ужас жизни, сплошной позор человеческой истории, безбрежность

страдания — все это неизменно царит в мире, но они уже больше не являются преградами на пути влечения сердца к Богу. Чистая и благородная мысль челове­ческой души всегда, во все времена, во всех религиях и у представителей величайших философских систем умела постигать, что высшая мировая красота — в страдании добра; настоящее величие — в добровольном смирении, наи­большая сила — в видимом ничтожестве, и счастье — в жертве. Но все это не снимало гнета с души, все это ка­залось точно высокомерным пренебрежением к реальности людского горя и нужды до того момента, пока не воп­лотился Христос, пока опять-таки Бог всеблаженный не взял на Себя Самого всего бремени горя и скорби, когда встретил на земле полноту унижения, бедности, страданий, предательства со стороны людей. Только страданиями Богочеловека действительно открылось небо для земли, светлый путь любящего порыва души в объятия Отчи. "Так возлюбил Бог мир, что послал Сына Своего Единородного". Больше любви, чем явил миру Христос, никто дать не может, и преклонение мира перед Христом есть преклонение перед Любовью — Богом.

Так величайшая тайна и величайшее "безумие" евангельского слова о Христе распятом оказывается силой, по­беждающей сердца и совесть людей, спрашивающих у Отца света о Его путях в мире. Юродство любви христи­анской в том, что она через великую тайну приходит к примирению с Богом ("Примиритесь с Богом" (2 Кор. 5:20), — умоляет ап. Павел). И если апостол с силой говорит, что ангелы лишь стремятся ее постигнуть (1 Пет. 1:12), то тем более несомненно, как беспомощно недостаточны наши усилия что-либо здесь сказать. Начиная с великого тру­да Ансельма "Сиг deus homo" и вплоть до современных лучших апологетических трудов ум человеческий в своих попытках пояснить дело Божие лишь доказывал свою преданность идеалу Царства Божия на земле, готовность слу­жить ему, но не мог переступить предела, ему данного, не мог тусклое стекло заменить зрением лицом к лицу. Но зато совесть и сердце успокаивались и радовались в сознании своего тесного, любящего единства с Богом. И те­перь, если кто-либо скажет, что он не верит в Бога потому, что признает безумной мысль о Боге на Кресте, то спорить было бы бесполезно: вера есть свободная стихия души, владыками в которой могут явиться лишь Бог и сам человек. Но сердце и совесть знают и чувствуют всю силу своего упования и своей веры, и не может их смутить тот прием скептической мысли, когда она пытается набросить покров сомнения в этической ценности са­мого источника любви христианской веры в воплощении и страдании Христа.

В чем сущность, высший смысл того оправдания путей Божиих в мире, какое совершилось в факте Воплоще­ния? Тот, без сомнения, что Бог явил Свою высшую любовь миру. В Своем Единородном Сыне Бог как бы так ска­зал человеку с его встревоженной совестью и больным сердцем: горе и страдания — удел человека на земле; зло и неправда царят на ней, добро поругано. Причина этого скрыта от людей до конца века, и пути Божии неиспо­ведимы для них. Но пусть знает человек, сердцем познает, что не по недостатку любви и благости Божией все это царит в мире до времени, что самая совершенная любовь не может и не должна изменить этого. Но эта любовь хочет разделить с детьми всю тяжесть их земного странствования и, "понеже дети приобщишося плоти и крови, и Той приискренне приобщися техже"(Евр. 2:14), воплотился Сын Божий, и с Ним "излилась любовь Божия на нас" (Рим. 5:5). Таков этический смысл одной, останавливающей на себе наше внимание теперь, стороны искупитель­ного подвига Христа. И ясно, что если хотят унизить этот этический смысл, если хотят, как Ницше, посмеяться над веками истории и миллиардами сердец, славивших и благодаривших Бога за Его безмерную любовь к миру во Христе, то должны идти к этому не иным путем, как отрицанием или самого факта любви Отца в жертве Иисуса Христа, или путем отрицания права на такую любовь со стороны самих верующих.

В первом случае мысль останавливается на моменте страдания Иисуса Христа и признаются нравственно не­допустимыми страдания Невинного за виновных и осуждается беспримерная жестокость Отца, пославшего Сына Своего в жертву за грех мира. Здесь нельзя не отметить поражающей противоположности, какая существует в эти­ческой оценке дела искупления у верующих и неверующих типа Ницше. Для людей веры воплощение Иисуса Хрис­та, особенно же Его безмерные страдания, — это выражение высочайшей Божественной любви. Верующие с ра­достным восторгом всегда ели Тело и пили Кровь Своего Спасителя, благодарили Господа и славили Его за без­мерную любовь, таинственно воспоминали непрестанно жизнь и страдания Господа в бескровной жертве Евхарис­тии. И для всех этих людей, любивших Христа больше мира и жизни, даже облачко сомнения не застилало свет­лого образа любящего Бога Отца. Между тем не любовь ли наиболее чутка и впечатлительна там, где дело идет о неправде или жестокости в отношении любимого? Я не хочу этими словами высказать убеждения, что все сом­нения и волнения совести лиц неверующих являются искусственными, деланными, придуманными. Может быть, бы­вает и так, и не так. Но одно несомненно, что раз одно и то же явление может само по себе вызывать такие про­тивоположные до конца суждения совести, то ясно, значит, что явление это очень сложно. Высшую таинственность процесса нашего искупления Христом Спасителем ярко отмечает и Евангелие, и вообще весь Новый Зовет. Боль­шей тайны бьггь не может. Но мы знаем и верим, что наша ограниченная жизнь является все же отображением жизни высшей и совершеннейшей; наше ограниченное знание все же может восходить от видимого к невидимому и хоть сквозь тусклое зеркало видеть мир духовный; наша ограниченная тайна жизни может все же до известной меры отображать тайны мира Божественного. Такова наша любовь, такова наша совесть. И когда последнюю хо­тят уверить, что исповедуемый ею Бог не есть Бог-Любовь, но Бог-жестокость, то совесть наша не стоит безоруж­ной перед такими суждениями, в мире своей жизни она видит и ценит то, что таинственно высоко раскрывается в мире Божественного домостроительства.

Говорят о жестокости Бога Отца "в самой отвратительной, в самой варварской форме жертвы невинного за грехи виновного" (слова Ницше — "Антихрист", § 41). Для людей веры это не только неприемлемо, но просто не­понятно. Учение о Святой Троице с нравственной стороны есть, прежде всего, учение о Боге-Любви, о теснейшем нерасторжимом единстве всех Трех Лиц. "Я и Отец — одно" (Ин. 10:30), — сказал о Себе Христос при самом на­ступлении часа Своих страданий. Не может быть любви Бога Отца без любви Бога Сына и жестокости Одного без жестокости Другого. И если по человечеству Христос до известной меры противополагает Свою волю воле Отца, то здесь выступает и всецелая свобода Сына Человеческого. Жертва Его не есть жертва безответного раба, но жертва свободная, жертва личной любви, всецело предающей себя Богу Отцу и всецело отдающей себя людям. "Потому любит меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и имею власть опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Мо­его" (Ин. 10:17-18). Согласитесь, что в этой, собственно евангельской, перспективе нельзя увидать ничего, что бы возмущало нашу совесть, кроме, единственно, ослепленного злобой мира, распявшего такую Любовь.

Но смерть Невинного за грехи виновных, волнуется Ницше, — разве это не есть нарушение всех законов прав­ды, верх жестокости? Апостол, однако, думал иначе: "Любовь Божия излилась в сердца наши", — говорит он (Рим. 5:5). И в чем же она выразилась? В том, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками, умер за нечестивых. Ибо едва ли кто умрет за праведника... Но Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками. Вот пример противоположного суждения об одном и том же факте уче­ника Христова и того, кто сам себя называл антихристом. И наша совесть без тени колебания может стать на сто­рону суждения первого, человека, любившего Христа больше жизни своей. И не потому лишь признать истину в словах апостола, что для каждого верующего эти слова имеют исключительный авторитет, но и потому, что ина­че совесть наша никогда не судит. Раз отпадает понятие о жестокости Отца, а речь идет о свободном самопо­жертвовании Сына по воле Отца, то вопрос о смерти Невинного за грешного получает тот высший смысл само­отречения любви, которое является е.е первым законом. Большей любви нет, как та, когда кто-либо полагает жизнь свою за любимого. И если на протяжении многих веков истории, среди доносящихся из нее стонов обиженных и наглого смеха торжествующих, слышатся действительно великие слова и сияют истинно человеческие дела, то имена этих пророков и праведников в громадном большинстве случаев неотделимы от представления великих жертв, принесенных ими в мире. И эти жертвы еще более повышают их ценность в глазах тех, которые уже живут плодами их трудов и жертвами их любви, вызывают ту особенную благоговейную форму любви, которой челове­ческая совесть всегда окружает мучеников идеи. Можно, пожалуй, решиться на такое обобщение, что удел доб­ра и добрых страдать в жизни, страдать лучшему для худшего, совершенному для несовершенных. История хрис­тианства знает это, особенно при воспоминании первых веков и подвигов христианского миссионерства во все ве­ка. Но это ясно и вообще для каждого, не исключая лиц, возмущающихся в жертве Голгофской страданиями и смертью Невинного. Разрешите привести слова Ницше, где он говорит о своей любви к тому именно, кто гиб­нет для блага будущего человечества: "Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть... .Я люблю тех, кто приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека... Я люблю того, кто трудит­ся и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю..., ибо так хочет он своей гибели. Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя... Я люблю того, кто сво­боден духом и свободен сердцем, так что голова его есть только внутренность сердца его, а сердце его влечет его к гибели". Так говорит Ницше словами Заратусгры, и эти слова напоминают новозаветный гимн любви, пола­гающей свою жизнь за спасение мира. Не миллионы только простых верующих сердец в умилении поклонялись безграничной любви, страдавшей за человечество, но и сам Ницше в минуту высокого поэтического вдохновения не мог мыслить спасителем человечества никого другого, как только самого лучшего, самого чистого, самого бо­гатого душевно и самого самоотверженного в мире. И воистину только такой мог спасти человечество и тог""о такому могло быть свободно отдано сердце человека.

Христос умер, чтобы жил человек. Искупление человека от греха, проклятия и смерти, удовлетворе»"« прешь Божией, примирение человека с Богом и все другие понятия, которыми выражается великая тайна слоо&«в «с шем бедном языке, все эти понятия включаются в одно общее — рождение нового человека, ожиюгвао&"« «ео- твого грехом. Иисус Христос есть Второй Адам (1 Кор. 15:45), родоначальник нового, спасенного Ив" -очсве-ествс.

"Восхотев, родил Он нас словом истины" (Иак. 1:18), все верующие являются возрожденными не от тленного семени, но от нетленного (1 Пет. 1:23). Это рождение нового человека и совершено Крестной Смертью и Воскре­сением Иисуса Христа. Все человечество до Христа представляется мертвым вследствие своей греховности и от­верженным от любви Божией (Кол. 2:13; Еф. 2:1). До Христа все человечество жило настолько, насколько было предызбрано ко спасению во Христе (Евр. 11:40; Деян. 13:48), и после Него только верующий во Христа имеет жизнь в себе (Ин. 3:36). "Христос умер за всех" (2 Кор. 5:15), "умер за грехи наши" (1 Кор. 15:3) и явился источ­ником новой, неумирающей жизни в человечестве (1 Фес. 4:14). Все в мире рождается от крови и плоти; все жи­вет жертвой и самоотречением других; всякая жизнь утверждается на умерших уже поколениях, растет по смерти. Болезнями, страданиями и смертью Христа рождено и новое человечество, и живет оно, питаясь от Крови и Пло­ти своего Родоначальника. Крестная смерть Иисуса Христа есть та жертва любви, без которой не может быть жиз­ни на земле, великая жертва любви Творца мира и Отца людей, соединившая этой любовью человека с Богом и являющаяся источником вечной жизни.

В этом сущность процесса нашего спасения во Христе, и здесь же ответ на вопрос о праве человека на та­кую жертву, о праве его пить Кровь и есть Тело своего Спасителя. Довольно красиво звучат фразы людей, гово­рящих с гордостью, что они не намерены получить жизнь и спасение, купленное такой дорогой ценой, что их нрав­ственное чувство не способно мириться с сознанием того, что наше благо является плодом величайших страда­ний и величайшей неправды в мире. Но эти слова — или красивая поза, объясняющая свое неверие, или же они результат недостаточного понимания отношения спасенного к Спасителю по евангельскому учению. Прежде все­го, о праве здесь вообще говорить трудно. Как можно говорить о том, имеет или нет дитя право на жертвы ро­дительской любви? Это есть ее дар, как и спасение во Христе есть дар Божественной благодати. На этот дар сер­дце верующего отвечает детской любовью и сознанием высокой ответственности перед Спасителем. Нравствен­ное чувство действительно говорит о безмерно дорогой цене, какой куплено для нас право называть и сознавать Бога Отцом, и это чувство является основой того отношения христианина к Спасителю, которое исключает речь о том, что мы лишены права на плоды такой жертвы. То верно, что дар Божественной благодати подается ради Иисуса Христа по вере в Него независимо от дел человека (Рим. 3:20-28). Но это не только не исключает такие дела, но предполагает живую неразрывную связь Спасителя со спасенным, союз любви между ними. А любовь да­ет право на всякую жертву, и та же любовь налагает обязанность также всякой жертвы. Союз любви — это тот, где любящий одновременно и принимает дар, и от себя приносит дары. Такой союз и у христианина со Христом. Христос дал миру полноту той любви, какую один может дать всем. И мир христианский принял эту жертву люб­ви, в ней имеет залог вечной жизни. Но, по глубоко верному суждению одного современного богослова, Кровь Христа не есть только теплый ласкающий дождь, омывающий душу и успокаивающий совесть человека. Но эта Кровь, вся Голгофская жертва Христа обязывает нашу совесть и волю нести крест Христов, идти по Его стопам, являться в мире Его последователями, носящими и Христово поругание. Нельзя забывать этой внутренней нравс­твенной стороны дела нашего искупления, которая с такой глубиной и последовательностью раскрыта апостолом Павлом. Разрешите привести несколько мест из его посланий, в которых он говорит об отношении спасенного к своему Спасителю. "Любовь Христова объемлет нас, —пишет ап. Павел, — рассуждающих так: если один умер за всех, то все умерли. А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего"(2 Кор. 5:14-15). "Но те, которые Христовы, распяли плоть свою со страстями и похотями"(Гал. 5:24). "Вы умерли, и жизнь Ваша сокрыта со Христом в Боге... Итак, умертвите земные члены ваши..., совлек­шись ветхого человека с делами ею и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создав­шего его"(Кол. 3:3, 5, 9-10). "Иисус, дабы освятить людей Кровию Своею, пострадал вне врат. Итак, выйдем к Нему за стан, нося Его поругание, ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего"(Евр. 13:12-14). Подобными мыслями полны все послания ап. Павла, и сущность их, как ясно видим, в том, что любовь, соединяю­щая христианина со Христом, делает первого всегда участником жизни Христовой, Его страданий, смерти и, ко­нечно, последующей славы: "Если с Ним страдаем, с Ним и царствовать будем" (2 Тим. 2:12).

То Таинство Св. Крещения, которое служит дверью в Церковь, это Таинство является символом смерти хрис­тианина со Христом для новой жизни во Христе и для Христа. И получается высшая гармония любви. Христос умер за нас, и каждый христианин должен умереть ради Христа, чтобы жить в Нем. Умереть для греха, эгоизма, само­праведности, возненавидеть жизнь свою в мире, жертвовать самыми высокими привязанностями ради служения Бо­жьему Царству, переносить все невзгоды и страдания за исповедание словом и жизнью своей веры — такой хрис­тианин не может не сознавать, как ап. Павел, что он реально умирает за Христа и через это становится Его уче­ником и наследником. "Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня... И кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня" (Мф. 10:37-38). "Если кто приходит ко Мне и не возненави­дит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником... Кто не отрешится от всего, что имеет, тот не может быть Моим учеником" (Лк. 14:26, 33). Такие сильные слова произнес Христос. Можно было бы скорее сказать, что от христианина требуется чрезмерно боль­шая жертва ради Христа, если бы эта жертва возлагалась внешней волей, а не вытекала из самого существа жиз­ни любви, из глубочайшего единения, проникающего всю жизнь любящих. Если можно употребить слово "право" для характеристики отношений человека ко Христу, то ясно, что такое право на плоды жертвы Христовой также "покупается" дорогой ценой всецелой самопреданности человека своему Спасителю.

В Библии есть удивительное повествование о высочайшем испытании любви. "Бог сказал (Аврааму): возьми сы­на твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во все­сожжение" (Быт. 22:2). И этот предтеча любви христианской три дня вел сына своего на жертву любви к Богу и лишь на третий день увидел милующую руку Божию. Небесный Отец пожалел Свое любящее дитя и оставил Иса­ака Аврааму. Через много веков та же Библия говорит о новом величайшем испытании любви Отца от Гефсиман- ской молитвы до того единственного в мировой истории по ужасу мгновения, когда на Кресте Христос воскликнул: "Боже алой, Боже мой! для чего Ты Меня оставил?" (Мф. 27:46). Здесь не было последнего снисхождения любви, здесь была истинно величайшая жертва любви Отца к Своему погибающему творению. И этот крик, этот миро­вой вопрос остался без ответа, как бы неуслышанным, а эта единственная жизнь закончилась преданием себя в волю Отца (Як. 23:46) — совершенной самопреданностью Сына Человеческого Богу Отцу. После этого мгнове­ния все человечество во Христе получило право "со дерзновением неосужденно" призывать Небесного Бога как своего Отца, с этого же мгновения жизнь человека нераздельно слилась с жизнью и жертвой Христа.