Хромовые сапоги
Шрифт:
Мы смеемся над рассказом нашего товарища. Ведь этой истории мы раньше не слышали. Со временем известным становится многое. Чай допит. Вадька убирает все со стола и несет банку в умывальник. Мы берем каждый свой стакан и идем туда же мыть стаканы, а заодно и покурить.
В туалете уже курит Тупик. Он в «парадке», но отчего-то не в увольнении.
– Что случилось, Олежка? – с подколом спрашивает Пашкин, прикуривая от его сигареты. – Выгнали из дома?
–
– Ну, не знаю… А что скажет Соломатин когда утром вернется?
– Я с ним сам все решу!
– Ну коли решишь с ним, то ложись… - сдается Пашкин, ему, впрочем, совершенно безразлично, будет ли Тупик спать в его комнате или нет. После трех лет в казарме мы даже чувствуем себя неуютно, когда спим одни в помещении.
– Готовимся к отбою! – это в туалет заходит старшина и словно сторож в старинном Багдаде заученным и безразличным тоном извещает жителей «в Багдаде все спокойно».
– Сейчас докурим, - отвечает Пашкин, а старшина закуривает свою сигарету и становится рядом.
– Кто сегодня на отбое?
– Сам, - старшина имеет ввиду Чуева и поясняет – Приказ комбата, чтоб не было эксцессов.
Мы со Стасом докуриваем и уходим, оставляя Тупика, Пашкина и старшину в туалете заниматься делом не по прямому назначению помещения.
В комнате полумрак, горит только настольная лампа. Вадька уже лежит в кровати, закинув руки за голову. Бобра пока нет. Я расправляю свою постель и, скидывая с себя одежду, бросаюсь под сильный скрип пружин на кровать. Стас проделывает тоже самое.
Через несколько минут прибежал Бобер, он кидается в кровать, так как на нем ничего кроме белого верхнего белья нет. Он в «гражданских» трусах и тапочках.
– Ротаааатбой! – слышится зычный глас старшины.
В коридоре шум разбегающихся по своим комнатам курсантов, тех, что застала команда за другими делами.
– Команда была отбой! Почему еще не в кроватях? – это уже Чуев зашел в умывальник. Чистюли спешат по своим комнатам.
Через пять минут все стихает и начинается представление, которое случатся вот уже много лет на каждом четвертом курсе. Каждый из нас, лежа в кровати начинает подпрыгивать на ней, словно совершая фрикции, как во время полового акта. Затем мы начинаем громко на все лады стонать, изображая оргазм женщины. На этаже стоит страшный шум. По коридору носится Чуев и, заглядывая в каждую комнату, он требует прекратить хулиганство. Думая, что таким образом сможет переломить нас.
– Прекратите! Прекратите! – беснуется он в соседней комнате.
Мы еще громче стонем. Затем, когда там все стихает и хлопает дверь, открывается наша дверь. Мы замолкаем на время.
– Тишина! – требует Чуев, не зная к чему придраться он уходит, а мы вновь стонем и беснуемся в нечеловеческом экстазе. Он уже к нам не возвращается, а заглядывает к нашим соседям справа. Там тоже на время все умолкает, но потом вновь кто-то стонет, кто-то просто орет, а кто-то страстно призывает продолжить коитус.
Мне жаль нашего ротного, в общем-то он хороший мужик, но уж очень рьяно он исполняет свои обязанности и приказы вышестоящего начальства. А разве против традиции попрешь? Что он может сделать со всей ротой? Кроме того, в уставе ничего не сказано о стонах во время сна.
<p style="margin-left:5.0cm;">
* * *
Зима в этом году закончилась также внезапно, как и начиналась в прошлом году. Вдруг подул теплый ветер, превратившийся за зиму с ее перепадами, оттепелями и заморозками в лед снег растаял, трава одним разом позеленела, а почки на кустах и деревьях набухли, сравнявшись по размерам с грецким орехом. Как всегда, армия не успевала за природой и, несмотря на жару, установившуюся и длящуюся уже несколько недель, мы все еще носили зимнюю форму одежды. Как же было жарко и стыдно идти в увольнение в шинели, в зимней шапке, когда все вокруг уже давно ходили в тоненьких курточках, а то и просто пиджаках. Вспотевшие и мокрые, мы спешили добраться до своих домов и скинуть опостылевшую форму, не греющую зимой и жарящую в теплое время года. Бедные, редкие первокурсники, еще не обзаведшиеся местами смены одежды, томились в увольнении, ища тенистые места и прячась от прямых лучей весеннего южного солнца.
В третью субботу марта мы всей группой договорились отмечать день рождения Андрея Бергаускаса, курсанта нашего взвода, доброго, толстого прибалата, в одном из кафе на окраине города. Это кафе после восемнадцати часов превращалось в модную дискотеку, изобилующую, как говорили, симпатичными девушками, приличной модной музыкой и недорогими коктейлями. Первые побывавшие там курсанты очень лестно отзывались об этом заведении и, посовещавшись, мы решили поздравить нашего товарища именно там.
День вдался прекрасным, впрочем, как и всю последнюю неделю. Ярко светило солнце. Небо удивляло своей голубизной и чистотой. Я шел домой в предчувствии двух событий, поднимающих мое настроение, в общем-то и без того хорошее. Во-первых, я не мог дождаться того момента, когда Вовка передаст мне кастет, который обещал мне подарить, а во-вторых, я жаждал пойти на дискотеку, в надежде познакомиться на ней с какой-нибудь симпатичной девушкой. Кастет я увидел у своего друга детства еще на прошлой недели и стал клянчить его, но Вовка объяснил, что кастет ему не принадлежит и он не может им распоряжаться. Однако, заметив, как сильно я расстроился, мой друг пообещал выпросить его у своего знакомого, которому принадлежало это холодное оружие.