Хроника одного полка. 1915 год

Анташкевич Евгений Михайлович

– Давай складай чего купили! – заорал Клешня. – В коляску складай!

Приказчики по одному выскакивали, один сбросил на дно коляски цинку, другой выхватил у Вяземского коробку и положил рядом с цинкой аккуратно. Оба тут же исчезли, и Аркадий Иванович услышал, как изнутри накинули засов. Клешня ударил ногой ближнего бунтовщика в пах, тот подпрыгнул и упал на мостовую лицом, на Клешню кинулся другой, и Клешня дал ему рукой, как цепом, по голове, и Аркадию Ивановичу показалось, что глаза и рот напавшего сошлись в одну линию. Вяземский выхватил револьвер и выстрелил вверх.

– Не трать патрон, вашбродь! – прокричал Клешня. – Москва бьёт с носка! Твой запрос – моя подача! – Он ухватил ближнего, рванул его на себя и подсёк, и тот завалился под коня.

Аркадий Иванович глянул на коня, конь стоял зажмурившись.

Клешня выхватил из сапога длинный поварской нож, как артиллерийский палаш, нож блеснул, толпа ахнула, и возопил тонкий бабий голос:

– Бей германца, оне переодетыя!

Но Клешня успел подтолкнуть Вяземского к коляске, просипел:

– Держи покупку! – Сам взлетел на козлы, и конь рванул на толпу. Толпа раздалась. Аркадий Иванович устоял на ногах, потянул из ножен шашку, и толпа раздалась ещё.

Воинский эшелон с Виндавского вокзала тронулся вовремя. Обед, поданный Клешней из домашних запасов, был восхитительный. И тут Вяземский вспомнил о том, что хотел спросить уже давно:

– Скажите, Александр, а что это за слово такое, которое вы употребляете с извозчиками?

– Какое? – удивился Клешня.

– Ехай!

И тут Клешня улыбнулся широко и душевно:

– А в Москве, выше высокоблагородие, все так говорят!

Подполковник Вяземский и денщик Клешня возвращались на театр войны.

И война не стояла – она гуляла на широчайшей сцене: от Риги на севере и до границы с Румынией на юге; с запада на восток от Варшавы и до Ковно и Львова.

Клешня отпросился у Вяземского из офицерского вагона ночевать в теплушки к пополнению. Своим умением он превзошёл всех других денщиков, и был этим очень доволен; на каждой даже мало-мальской остановке он умудрялся вернуться с чайником кипятку. Офицеры-соседи очень завидовали Вяземскому и по поводу Клешни, и особенно поглядывая на «Владимира с мечами». В армию многие были только что призваны и об обстановке на фронте осведомлены по патриотическим газетам и разливающимся по империи слухам, поэтому объяснения был вынужден давать Вяземский, но и Аркадий Иванович мало что знал о том, что произошло за последние две недели.

Её – войну – Аркадий Иванович начал в своём родном Кавалергардском полку в составе 1-й бригады 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии под командованием генерала Казнакова. Прошение о переводе из гвардии в армию Аркадий Иванович подал в самом начале 1914 года, но, только когда германец уже громил 2-ю армию генерала Самсонова, оно было удовлетворено.

Офицеры, с которыми Аркадий Иванович сейчас возвращался на фронт, туда ещё только ехали, однако кто был их сосед, они понимали, что это был человек, пелёнатый офицерским шарфом и учивший алфавит по офицерскому патенту… И они стали спрашивать! Ладно бы прямо, мол, что происходит на фронте, то есть на войне?.. И так далее. Но они спрашивали иначе, как настоящие патриоты, как люди, которые уже рубали, и не только щи с капустой:

– А?.. Как мы им?.. Накостыляем?

– Пруссака-то, скоро вгоним в гроб?

– Прозвенят наши подковы по берлинской брусчатке?

– А кто нам в венском кафе будет подавать венский кофе, не сам ли?..

И они: офицеры, вчерашние учителя гимназий, статисты, мелкие чиновники разнообразных канцелярий, заводские инженеры, преподаватели университетов и даже артисты антрепризных театров – поглядывали друг на друга и подмигивали, при этом они расправляли плечи, и у кого были усы, подкручивали. Вяземский опускал глаза, потому что понимал, что за бравадой эти милые люди прячут страх.

Война же – как сорвавшаяся гуляла по всей русско-германской и русско-австрийской границе.

Граница была затейливая.

Между тремя империями: Россией, Германией и Австро-Венгрией – она существовала почти сто лет, прочерченная Венским конгрессом в 1815 году. Тогда Конгресс решил, что поскольку поляки поддержали бонапартистские планы императора Франции Наполеона – Польше не быть, и в четвертый раз её переделили. И от Польши остался только народ и названия городов, сёл, рек и озёр, и то не все.

Граница с Германией начиналась на берегу Балтийского моря около Полангена и Мемеля. Дальше огибала с юга Кёнигсберг, проходила между прусским Елком с Мазурскими озёрами и польскими Сувалками с Августовским лесом. Дальше она шла на запад до самого германского Позена, в прошлом польской Познани, потом поворачивала на юг, огибала Варшаву и упиралась в Силезию и старый Краков, оказавшийся в Австро-Венгрии. А потом снова поворачивала, уже как граница с Австрией, на восток, мимо древнего славянского Львова, который, став австро-венгерским, поменял имя на Лемберг.

Пока Вяземский находился в отпуске, полк стоял на отдыхе, а вахмистр Жамин выбивался из сил, обучая новобранцев, Гинденбург и Людендорф надавили на Генеральный штаб, и начавшийся как отвлекающий, придуманный ими с севера удар пополненной Неманской армии с середины мая приобрёл самостоятельное значение. Во второй половине мая русский Северо-Западный фронт уже с большим напряжением сдерживал германский натиск на Ковенском направлении. В конце мая бои велись на фронте: Козлово-Рудский лес – Мариамполь – долина реки Довине, до реки Шешупе против правого фланга 10-й армии генерала Радкевича. Навстречу противнику выдвинулась гвардейская кавалерия. Бои проходили с переменным успехом. К началу июня война в этом районе постепенно превращалась в позиционную.

И граница между тремя империями: Россией, Германией и Австро-Венгрией – сильно изменилась: русские отходили из Польши.

Письма

Здравствуй, дорогой мой Аркадий!

Вот и кончился твой такой неожиданный отпуск.

Дома снова стало тихо так, как было до твоего приезда. Ощущение пустоты, если бы не Полинушка и Жоржик. Он прибегает после каждого экзамена и вдруг обнаруживает, что тебя нет, а нам, женщинам ему не интересно рассказывать о своих успехах. И он снова становится серьезным и молчаливым. Полинушка, конечно, скрашивает нашу жизнь после твоего отъезда, но не полностью.