Хроника одного полка. 1915 год
Шрифт:
Введенский удивился, он смотрел на папку.
– Корнет, я вам задал вопрос! – повторил ротмистр, и тут до Введенского дошло, что перед ротмистром лежит его донесение, написанное два месяца тому назад, а к донесению… Что это?.. Подшито уже столько бумаг? Введенский не верил своим глазам.
– Корнет! – снова услышал он.
– Да, господин ротмистр, извините… – Он хотел спросить, что – эта папка, такая толстая, собрана по его донесению? Но не успел.
– Вам есть что к этому добавить, что вы молчите? – Лицо ротмистра было совершенно бесстрастное.
– Нет! – ответил Введенский. – Я вышел из полка уже больше двух месяцев и ничего не знаю…
– Ну что же! – промолвил ротмистр. – Тогда мне тоже! – Он захлопнул папку и посмотрел на корнета так, что было понятно, что разговор окончен, корнет свободен и может идти. Введенский поднялся. – Вы свободны! Только помните, корнет, что этот орден вам присвоен по представлению полка!
Введенский вышел. И почувствовал, как в нём закипает злоба. Он пошёл в своё делопроизводство и стал курить у окна.
«Это что же, и всё? Папку захлопнул… Я свободен… А Рейнгардту всё сошло с рук? – думал он. – Нашили целое дело, а я… что я ещё могу добавить?.. А что я могу ещё добавить, если я уже не в полку! Только то, что Рейнгардт демократ, либерал и социалист! – Эти слова Петя Введенский слышал от дяди, когда тот на короткое время приезжал к сестре, матушке Пети, отдохнуть от столичных министерских забот. – Что он якшается с нижними чинами запанибрата, что жрёт с ними из одного котла, ходит в солдатский нужник и носит солдатское бельё? – Здесь Петя злобно рассмеялся: – Ха-ха! Барон фон Рейнгардт жрёт с нижними чинами из одного котла в солдатском нижнем белье! – Петя живо представил себе эту картинку: Рейнгардта и драгун в одних кальсонах вокруг огромного чана со жратвой на фоне кривого сельского нужника, и с большой деревянной ложкой. – И почему они попрекают меня этим орденом? Я что, его украл?.. Наградили и наградили, сами наградили, я ничего не просил!» Злоба и обида настолько душили, что Петя готов был расплакаться. Под Лодзью он, субалтерн-офицер, без подчинённых, находился с отделением корнета Меликова, своего товарища по юнкерскому училищу, и отделение оказалось под артиллерийским обстрелом. Не поступало никаких команд, Меликова контузило, он не мог управлять, и тогда унтер Четвертаков Введенского и остальных вывел из-под обстрела. Просто вывел. Введенскому было стыдно перед унтером, он не совершил никакого подвига, просто гибли люди, и было так страшно, что решение могло быть только одно, и он вышел из боя. Драгуны вынесли Меликова, а все почему-то решили, что это не Четвертаков, а он спас друга! Меликов потом ему об этом сказал и сам был благодарен. Ему, а не Четвертакову! Потом кавалерия мало принимала участия в делах, одни только разведки. Меликов и Рейнгардт рвались в эти разведки, Рейнгардт из них не вылезал. Бр-р-р! Холод, грязь, темнота, вонь от гниющих трупов, впрочем, трупов было немного – война ещё туда-сюда двигалась, но всё равно… Меликов погиб под Могилевицами. И Рейнгардт опасно ранен. И матушка в каждом письме просит не геройствовать и не лезть на рожон. Он ведь у неё один. Да и ну её, эту войну, к чертям собачьим, он, что ли, её придумал? Рейнгардту она нужна геройство своё, храбрость, показывать впереди нижних чинов, так разве он не социалист? Об этом и писал, а при чём тут орден? И воняет от них всех так, что когда рядом пройдет, если за спиной, так не поймёшь, лошадь прошла или драгун.
На этом месте злых рассуждений Пети Введенского открылась дверь, и заглянул вестовой от дежурного и сказал, что его ждёт начальник делопроизводства военных сообщений.
Введенский вышел от начальника. Ему предстояло ехать в крепость Гродно. Туда должны прибыть какие-то новые вошебойки, их нужно получить, оформить документацию, сопроводить в крепость Осовец, сдать в лазарет и проследить за установкой. Поезд отходит через полтора часа.
Было жарко, так жарко, как бывает в конце июня, когда уже вот-вот июль. Однако Введенскому жара не мешала, у него от этой жары остались самые приятные воспоминания. Всего две недели назад была та чудесная примерка, чудесный спектакль, лучше которого Введенский ничего не видел. Его друзья гимназисты, когда им удавалось попасть в оперетки, потом, изгрызая в мокрый хлам мундштуки папирос, рассказывали такое про актрис, что захватывало дух и не верилось. За Петенькой дома следили, он мечтал попасть в оперетку, но ни разу не удалось. Юнкером попал, но ничего такого не увидел, и это было огромное разочарование, а тут!
А тут надо собирать вещи и куда-то ехать, а в пути попутчики, и чаще всего пьют и болтают всякую военную ерунду, и надо терпеть. Но это ладно, это ничего, Введенский уже начал привыкать. Поэтому он сейчас пойдёт к Барановскому, поест, надо чем-то запастись в дорогу и успеть на короткое свидание с Малкой.
Петя шёл к Барановскому, не замечал жары, и вдруг понял, что это хорошо, что короткое. В последние дни Малка сильно изменилась, она стала грустной и иногда даже плакала и утыкалась Пете в плечо. И Петя не мог добиться причин. На его вопросы она отмалчивалась. И это стало Пете надоедать, но отчётливо он этого пока не осознавал.
Он дошёл до Барановского, дёрнул входную дверь ресторана, дверь не открылась, рука сорвалась и заныла. Петя не понял и снова дёрнул, дверь была заперта. Он сошёл назад со ступенек и посмотрел вверх, может быть, он ошибся и это не ресторан Барановского? Но по тому, что Петя видел, – это был ресторан Барановского «Бельведер» и одновременно не был – над дверью не было вывески, из стены торчали крюки, на которых она висела, но сейчас её не было. Петя ещё раз дёрнул дверь и услышал из-за спины:
– Нету их… жидов! Всех согнали!
Петя обернулся, перед ним стоял извозчик, но точно, что это сказал он, потому что из всех, кто в это время был на улице, ближе всех находился извозчик.
– Куда согнали? – спросил Петя.
– На станцию, эту, как её, сортирную…
«Сортировочную», – понял Петя.
– Хошь, свезу, господин барин? – Извозчик лыбился.
– Зачем согнали? – спросил Петя.
– В Расею отправляют, тута им боле делать неча, опасные оне очень, жиды-то… А то свезу?
Только тут Петя что-то понял, он связал услышанное с бумагами, поступавшими из Ставки об обязательной эвакуации в тыл местного населения, и эвакуация уже давно шла, но Петя никак не думал, что это так коснётся его. Он сорвался с места и побежал к Малке – там-то дверь откроется, не может не открыться, у него ключ, и, скорее всего, и ужин готов, и не надо было идти к Барановскому… чёрт возьми! Малка обижалась, когда, перед тем как идти к ней, Петя заходил к Барановскому, просто потому, что это было ощущение свободы и он мог посидеть и поболтать с Барановским по-свойски полчаса, и полтора часа, и больше. А обиды… это ничего, Малка быстро отходила и шутила, что, когда милые бранятся, только чешутся, слово «тешатся» ей было непонятно, неочевидно, а вот чесаться – очевидно, и они друг друга чесали и смеялись до упаду.
– А то свезу, барин, куды надо свезу! – услышал Петя за спиной, но уже далеко.
Дом был пустой. Петя осмотрел всё: и спальню и шкафы, они были пустые. Теперь в Петиной голове заработала мысль, точнее, в одной половине головы, потому что другая половина там, где не было Барановского и Малки, была пустая. Он потерял много времени, а надо собираться, и до отхода штабного поезда оставалось только сорок минут. Он громко выругался, он громко выкричал все ругательства, которым был обучен, и выбежал из дома.
Пообедать удалось у хозяйки-вдовы, она снабдила пирожками, и Петя запрыгнул на подножку вагона за секунду перед тем, как поезд тронулся. Теперь бы только в купе не было военных, тогда можно будет спокойно обо всём подумать. Однако Пете не повезло, в купе сидели военные чиновники, и Петя вышел в коридор. Он до самого низу открыл окно, стал курить, думать и смотреть, ничего не видя перед собой. Теперь пустая половина головы начала заполняться. Петя думал, он вспоминал и сопоставлял. Последние дни Малка была грустная, и он вспомнил её слова, что она хочет, чтобы он запомнил её на всю жизнь. Это значит что? Её выдают замуж, но о том, когда это должно произойти, она смолчала? А сама всё знала? Тогда так ей и надо. И тут же он снова вспомнил, что с конца мая почти каждый день читал копии бумаг, где Верховный требовал эвакуировать местное население, в первую очередь евреев. В июне северо-западнее Седлеца на границе с Восточной Пруссией в районе Мариамполя шли жестокие бои, там воевала гвардейская кавалерия. Оттуда уходили транспорты с ранеными в одной толпе с эвакуируемыми. В штабе фронта на это роптали, потому что и транспорты и обозы двигались навстречу войсковым пополнениям по одним дорогам, и это создавало большие затруднения, особенно для Петиного управления военных перевозок. Тогда получалась целая сумятица, тогда в Ставку слали соответствующие бумаги, и Петя их тоже читал.