Хроника одного полка. 1915 год

Анташкевич Евгений Михайлович

Петя увидел, как Татьяна Ивановна надела накидку и стала заправлять под неё волосы. «Жаль!» – мелькнуло у него в голове.

Петя шёл, наступая на свою тень. Тень, будто убегая, ныряла головой в ямки и внезапно появлялась на пригорках, а потом снова ныряла с вершины, и Петя видел тень будто бы обезглавленной, но это его не пугало, а тень снова выныривала, красуясь головою в фуражке. Петя снял фуражку и ощутил лёгкий свежий ветерок. Он смахнул со лба пот и вспомнил:

Какая тёплая и тёмная заря! Давным-давно закат, чуть тлея, чуть горя, Померк над сонными… —

дальше у Бунина было «весенними полями…».

«Нет, – подумал Петя, – не «весенними», сейчас разгар лета, надо бы… – Он стал думать, как бы подрифмовать про лето, и придумал: – …над летними и сонными полями!» И у него получилось: «…чуть тлея, чуть горя, померк над летними и сонными полями, и мягкая на всё ложится ночь тенями…» Получилось здорово, и он подошёл к Танечке.

– Вы, случаем, не стихи сочиняете? У вас вид такой, романтический, – сказала она вместо «Здрассте!».

И Петя прочитал то, что сейчас, слегка перевирая из Ивана Алексеевича Бунина, перефразировал.

– Очень мило, – сказала Татьяна Ивановна, потом сказала: – Как жарко! – сняла накидку, на лбу у неё остались следы, она стала их тереть пальцами и пригласила Петю расположиться на подстилке.

Они сидели, угощались ежевикой, перегретой июльским солнцем и от этого тёплой, сладкой и ароматной. Когда кончалась ежевика, они поднимались и обрывали ближние кусты, Петя обрывал кусты, а Танечка собирала цветы, они перекликались стихами Бунина, Пушкина, Фета, кого только знали. Петю ужасно подмывало сыграть роль заезжего антрепризного конферансье и перефразировать пошлое из юнкерского: «Чайковский! Р-р-оманс – «Натворил я в окно!» – но этого было нельзя, только юнкера и могли бы это оценить, и раздался бы громоподобный хохот, и Петя представлял это, и от этого ему было ужасно весело, но он сдерживался, потому что и без того было весело.

А Танечка рассказывала про Москву, про какой-то Серебряный Бор, куда они, гимназистки, ездили на извозчике втайне от родителей, там была Москва-река и такой же чистый и белый песок. И Петя тоже вспомнил песок, только в маменькином имении под Тамбовом, где на прудах… Петя вспомнил, что было на прудах, вспомнил Наташу Мамонтову, на одно мгновение Малку и, чтобы сбросить некстати возникшее воспоминание, тряхнул головой.

– Что вы, Петя? – спросила Танечка. – Вы были в Серебряном Бору? Вам там понравилось?

Петя сознался, что вообще в Москве не был, и стал рассказывать про матушкино имение, про пески тамбовские, забавляясь тем, что он сидел напротив Тани, а в глазах у него стояла на мостках мокрая, только что из воды Наташа Мамонтова. Танечка была совсем другая. Петя стал задыхаться от счастья и решил, что сделает предложение, как только первый раз её поцелует.

Вдруг с севера, там, где стояли германцы, послышалось глухое «тум-м-м!».

– Гаубица, шесть дюймов! – сказала Танечка, и лицо у неё стало серьёзное. Она поднялась. Они стряхнули и сложили подстилку. Татьяна Ивановна надела накидку, взяла охапку собранных полевых цветов, и они пошли в крепость. А вечером пришёл Янковский, как он сказал, ненадолго. Но Танечка упросила его спеть, и он спел романс Чайковского «Растворил я окно», и Петя втайне злорадно улыбался, ненавидя Янковского, а тот стал вспоминать московскую жизнь и концерты.

– Был у меня товарищ по консерватории, Оленев, баритон. Мы пели с ним из «Онегина». Я – Ленского, он Онегина… – задумчиво рассказывал Янковский.

– А где он сейчас, что с ним? – спросила Танечка, она встала долить кипятку в остывший чай.

– Не знаю, Танечка, он пошёл служить… куда-то на Балтийский флот, и от него не было писем…

– Но есть надежда, – сказала Татьяна Ивановна. – Вам что, уже пора?

– Да, к сожалению, надо возвращаться.

Петя видел, что Янковскому не хочется уходить, и он стал мысленно его торопить и прогонять.

– Я только хотел спросить, Татьяна Ивановна…

– О чём? – Татьяна Ивановна посмотрела на Янковского.

Янковский рассказал, что один из его ополченцев, легко раненный, отказался ложиться в лазарет и вроде быстро пошёл на поправку, а вчера у него страшно поднялась температура, и фельдшер не знает, что делать.

Татьяна Ивановна сказала: «Ну что же вы, надо было прийти вчера!» – глянула на Янковского, вышла из помещения и вернулась в сапогах, в солдатских штанах и рубахе, подпоясанная и с сестринской сумкой.

– Я пойду с вами, – твёрдо сказала она, и у Пети перехватило дыхание.

26 июля в 4 часа утра германцы выпустили удушливый газ. В это время Петя спал. Только вчера он присутствовал в образовавшемся вокруг Татьяны Ивановны кружке. Как обычно, собрались к вечернему чаю, и, как всегда неожиданно, приехал Янковский. Он приехал ненадолго, на несколько часов, ему надо было доложить начальству, что разведка принесла сведения о германцах, мол, те постоянно ведут большие земляные работы прямо напротив Центрального редута фронтом от Бялогронды до Сосни, то есть по всей северной линии обороны крепости. Новый комендант генерал Бржозовский придавал разведке большое значение. Он готовился к тому, что германцы, оказывая давление на Северо-Западный и Юго-Западный фронты на всем их протяжении, никак не смогут пройти мимо Осовца, мешавшего овладеть одной из главных железнодорожных магистралей: Осовец – Белосток – Брест. Они давно ведут какие-то земляные работы и об этом уже докладывали.

Части германской 8-й армии подступили к крепости Осовец ещё год назад. Они провели два штурма: в прошлом августе – сентябре и в нынешнем феврале – оба безуспешно, и окопались, по крайней мере, два полка: резервные 76-й и 18-й оседлали позиции в 12–15 километрах на севере и северо-западе и уже целый год беспокоят разведками и артналётами.

Вчера германцы дождались нужного ветра и пустили газ.

Зелёный газ потёк на юго-восток через все укрепления крепости Осовец, начиная с передовых. Газ распространялся – расползался вширь. Германцы немного выждали, артиллерия открыла ураганный огонь, и пехота пошла резать проволочные заграждения.

Наполненный жёлто-зелёным газом воздух двигался высокой, широкой полосой и постепенно опускался и заполнял бочажины и затекал везде на земле: в низины, в ямы, в высохшие и мокрые лужи, в окопы; пропитывал и убивал живое. Трава пожухла, поверхность воды покрылась радужной плёнкой. Германцы открыли несколько тысяч баллонов, и ветер гнал удушливый газ вперёд и вперёд. За полтора часа после начала атаки погибли офицеры и нижние чины 9, 10 и 11-й рот Землянского полка, защищавших окопы за деревней Сосня, половина 12-й роты и большая часть 1-й роты и двух рот ополченцев в Бялогрондах. В живых оставались те, кто чудом сумел не вдохнуть воздух на дне окопов, а выползти хотя бы немного выше самой густой понизу волны, если их не убивали пули германцев, шедших вслед за газом. Всё металлическое, медное и даже не медное покрывалось слоем ядовитой зелени, газ разъедал краску на пулемётах и потом разъедал металл и медные и латунные части оружия, пуговицы на одежде и трубы горнистов. Германец резал проволоку и занимал наполненные мёртвыми и умирающими траншеи, добивал умирающих и сам попадал в удушливое облако, продолжавшее наполнять низины, пропитывать землю, брёвна блиндажей и доски, укреплявшие стенки окопов. Артиллерия била по крепости и вместе с газом убивала защитников, и атака должна была закончиться скоро. К завершающему штурму готовился 75-й ландверный полк. Но выжившие русские открыли ураганный ответный огонь из пушек крепости и остановили 75-й ландверный полк. Из окопов поднялись остатки рот на русских передовых позициях. Они не были похожи на живых, замотавшие головы тряпками, с облезавшей на лицах и кистях рук кожей, с выпученными круглыми от газа глазами. Они поднялись там, где не должны были подняться и не должно было остаться никого и ничего, кроме трупов, и германцы не выдержали. Их атака захлебнулась. А газ продолжал течь.